сила заключена в танце. Хорошо, что человек отрывает себя от земли хотя бы на мгновение.

Но не такой была атмосфера в Коцке. Первое время рабби Мендл еще часто общался со своими молодыми учениками: они гуляли в лесу, в поле, доходили до реки Виэпзели, чьи воды тихо текут до самой Вислы. Но постепенно рабби Мендл все больше уходил в себя, и на Коцк спускалась все большая и большая серьезность.

Иногда рабби Мендл еще выходил из своей комнаты в бейт-мидраш, танцевал и веселился вместе с остальными. Но это было только внешнее. В душе у рабби Мендла уже угнездилась сжигающая все грусть. Считанные минуты был рабби Мендл в кругу танцующих веселящихся хасидов, а потом бежал назад в свою комнату, в одиночество.

Внезапный выход рабби Мендла из круга только усиливал притягательность танца. Танец длился часами. Внешний мир забывался в это время. Танцующие оставались сами с собой, с закрытыми глазами они страстно желали слиться с Творцом. Однажды, когда пламенность танцев достигла кульминации, открылась дверь, и в проеме появился рабби Мендл. Он внимательно посмотрел на танцующих и закричал:

— Что это за внезапная радость? Ценность ваших молитв, как у понюшки табака, уровень ваших знаний ничтожен. А вы не стыдитесь гладить свое брюхо и говорить: «Радуйтесь, мои кишки». Мало вам того, что вы недостаточно служите Творцу, так вы еще и осмеливаетесь веселиться!»

Рабби Мендл сказал это и ушел в свою комнату, хлопнув дверью. Песня и танцы оборвались, грустная тишина сгустилась над двором и бейт-мидрашем…

Прошли недели, потом месяцы, а рабби Мендл не давал никому из своих учеников разрешения оставить на время Коцк. Ученики напрягали свой мозг, свое сердце, чтобы постичь Творца: «В Коцке нет часов, в Коцке есть душа». Душа, жаждущая слиться со своим корнем — Творцом, от которого она была отсечена.

Исчезает забота о потребностях тела. Обрываются связи с домом. Они больше не думают о пропитании жен и детей. Голодные и неопрятные ходят они, и все их мысли прикованы к одному — к Творцу.

Однажды, еще в Томашове, рабби Мендл и его ученики, охваченные мечтаниями, вышли в горы. Когда рабби Мендл стоял у подножия горы, к нему присоединилась большая группа. Рабби Мендл карабкается и поднимается все выше и выше, гора становится все круче и круче.

Ноги начинают скользить. Они поднимаются и падают, пытаются карабкаться, снова и снова падают. У слабых начинается головокружение уже на первых шагах. Более сильные постепенно тоже начинают уставать, и даже самые крепкие и выносливые отчаиваются достичь вершины.

Слишком велика напряженность мысли, которой рабби Мендл требует от них. Недели и месяцы бродят они во дворе рабби, в их сердцах зарождаются семена разочарования. Ради чего до предела напрягать свою мысль, если рано или поздно придется отступить. Рабби требует от них невозможного. Для рабби нет ничего невозможного, но есть невозможное для других. По мере появления зерен отчаяния, просыпаются от спячки грусть по семье, по детям.

Меланхолия пришла в Коцк. Отчаявшись в пути своего рава, хасиды начинают вспоминать дворы других раввинов, где климат мягче. В других местах образ рабби излучает любовь. Его слова успокаивают и услаждают душу. В сердце просыпается грусть по нежной мелодии, сопровождающей стол Ребе, по веселью и кругу танцующих хасидов, по ласкающей руке Ребе, по приятному слову, которое успокоит сердце, нуждающееся в поддержке.

Они тоскуют по теплому взгляду, по улыбке на лице у Ребе. Они тоскуют по рабби, простирающем над ними крылья любви. А что тут, в Коцке? Пугающий кнут в руке рабби. В последнее время рабби все время молчит, и его молчание вселяет ужас. Он не жалует никого даже взглядом. Нет ободряющего слова. Или полное молчание, или гневные окрики. Печаль витает над хасидами. Узкая тропинка, проложенная рабби Мендлом, полна острых камней, ходьба по ней больно ранит ноги идущего.

Рабби Ицхак Меир часто говорил:

— Наш Ребе — это ангел, спустившийся в этот мир. Лестница Яакова, по которой поднимались и опускались ангелы, одним концом все же касалась земли. Лестница же рабби Мендла вообще земли не касалась. Он поднял всю лестницу вместе с собой. Если бы это было в его власти, он вообще отрезал бы себя от всех материальных потребностей. Рабби Мендл призывал и нас преодолеть все трудности, но разве Творец дал нам хоть немного такой силы? Тропинка, по которой шел рабби Мендл, была проложена только для него, и нет у обычного смертного сил не только присоединиться к нему в пути, но и вообще прикоснуться к нему».

Один из учеников зашел как-то в комнату рабби и попытался раскрыть ему свои чувства и сомнения, грызущие сердце. Вскинул рабби Мендл свои черные брови и проворчал: «Сердце разобьется, крылья разобьются, небо и земля исчезнут, но человек от своего не отступится!»

Чистая правда, которую воплощал собой рабби Мендл, не знала отступлений и компромиссов. Поэтому в сердца других, недостаточно крепких, чтобы соответствовать требованиям атмосферы, царившей во дворе рабби Мендла, закрадывалась мысль покинуть Коцк. Черта Истины, заложенная в личность рабби Мендла, черта, которая очаровывала и притягивала людей, она же теперь отталкивала их от него.

Правда волшебна, но как тяжело оставаться в ее власти до конца! Но не так-то легко оставить Коцк. Тому, кто хотя бы один раз прикоснулся к ручке двери, за которой сидел рабби Мендл, тяжело было уйти. Так же, как нужно было приложить усилие, чтобы приехать в Коцк, так же нужно было усилие, чтобы оставить его.

Но колебания и неуверенность усиливались — и потом возникла растерянность. Когда усиливалось давление из дома и приходили письма от жен и детей, часть хасидов не выдерживала и оставляла Коцк. Оставляли Коцк с тяжелым сердцем, приняв решение больше туда не возвращаться.

Сын одного из хасидов, оставивших Коцк в то время, рассказывает:

— Когда папа вернулся домой и сказал нам, что он больше не вернется в Коцк, то я спросил его:

— Папа, почему ты оставил Коцк?

Отец ответил:

— Послушай, сынок. Ты ведь знаешь меня и знаешь, что когда меня мучают телесные боли, я обращаюсь к врачам. Но у меня нет ни малейшего желания обращаться без крайней нужды к хирургу, в особенности ложиться на операционный стол. Так вот, сынок, в Коцке сидит хирург, который лечит человека, ампутируя ему внутренние органы. Ой, какая это болезненная операция! Как велики страдания! Рабби из Коцка не делает наркоза, он режет органы по живому. Боль, — говорит рабби, — очищает человека и вырывает нечистую траву, растущую из сердца. В Коцке распространено выражение, что рабби Мендл может вынуть из человека поврежденное сердце и вставить вместо него чистое сердце. Но кто готов пережить такую операцию? Теперь ты понимаешь, почему я покинул Коцк?

На рабби тоже сошла печаль. Он все отчетливее видит, как увеличивается разрыв между тем, как он представлял себе духовный путь в период Пшиски и Томашова, и тем, что происходит в повседневной жизни. Он видит, как растет стена отчуждения между ним и его учениками. Его сердце тоже гложут сомнения. В вере тоже возникли трещины. В вере, которая была у него, когда он мечтал, что сможет воспитать триста учеников, которые пойдут вместе с ним по пути, который он проложит перед ними. Рабби Мендл не видит их. Они не выдерживают даже легких испытаний и отступают перед трудностями, которыми изобилует новый путь.

— Нет у меня сил для вас, — сказал однажды рабби Мендл, — вам нужен рабби сильный, как Эсав!

— Что вы хотите от меня? — спросил он в те дни рабби Ицхака Меира, — всю неделю каждый из вас делает что хочет, а перед встречей субботы вы надеваете меховые шапки, шелковые одежды и думаете, что вы уже посватаны с «Леха Доди» (субботняя песня, в которой Творец представляется как жених, а душа человека как невеста, идущая к Нему под свадебный балдахин). Но я говорю тебе: то, что вы делаете в будние дни, то же вы делаете и в субботу.

Постепенно рабби Мендл разочаровывался в людях и начал отдаляться от своих учеников и хасидов. Он не принимает больше участия в совместных трапезах. Целые дни и даже недели он проводит один в своей комнате. Даже субботние и праздничные трапезы он ест в одиночестве. Месяцами он не говорил ничего, ни