вчера.

— После завтрака мы ему что-нибудь прикупим.

— Завтрак. Рада, что ты наконец о нем вспомнил, потому что я умираю от голода.

— Как ты можешь такое говорить, когда всего несколько часов назад у тебя чуть щеки не полопались?

— Чипсы и прочая ерунда не в счет.

— Ну, будем надеяться, что ты будешь умирать от голода не очень быстро, потому что лишь Богу известно, когда вернется Шарон. А ей наверняка еще захочется принять душ.

— Ты думаешь, она сильно потеет?

— Признаюсь тебе как на духу, дорогая, — меня самого мучит этот вопрос. Но придется подождать. А там увидим.

— А пока что я могла бы одеться.

— Можешь не торопиться. У меня такое предчувствие, что Шарон мы еще не скоро увидим.

И Джоуди поспешила в другой номер. После уличной жары здесь было прохладно и замечательно. Шторы были распахнуты настежь, и пришлось их задвинуть.

В мягком сумраке, в который погрузилась комната, Джоуди увидела халат Шарон, брошенный в ногах кровати отца. Той кровати, которая, во всяком случае, до появления Энди прошлой ночью в номере 238, была его. Должно быть, Шарон зашла сюда прикорнуть на пару часов, пока отец стоял на страже. И занесла свою дорожную сумку, которая теперь стояла на полу между кроватями. Там же находилась и ее зачехленная винтовка.

Джоуди оглядела комнату в поисках каких-либо следов присутствия отца в комнате вместе с Шарон.

Ничего.

'А что ты ожидала увидеть? Плавки на полу? Было бы просто смешно.

Я желаю папе счастья, — сказала она себе. — А Шарон само совершенство. Было бы великолепно, если бы они сошлись.

Да, но тебя беспокоит, что они уже могли это сделать.

Вовсе нет. Это не мое дело. К тому же это еще не случилось. Это невозможно, потому что они встретились только вчера вечером'.

Джоуди швырнула свой халат на кровать, которая до внезапного появления Энди была ее, и стянула с себя ночную рубашку.

Оставшись в одних мокасинах, она отошла немного от торца кровати, чтобы поймать свое отражение в зеркале над умывальником.

— Какой ужас! — пробормотала она.

В тусклом свете волосы выглядели сальными, а повязки — грязными. Некоторые и вовсе болтались. Во многих местах кожа имела такой вид, словно она неделю не мылась, хотя Джоуди понимала, что это не грязь. Темные пятна были синяками и ссадинами, и их невозможно было отмыть.

И все же ей захотелось принять душ.

«А почему бы и нет?»

Энди ведь мылся. Он принял душ в номере 238, после того как всыпал в себя тонну всяких «доритос» и «читос», залив все банкой шипучки из корнеплодов. Из душа он появился обвязанный вокруг пояса полотенцем, которое оказалось маловатым, и ему пришлось рукой придерживать его края. Тогда-то и отдала Джоуди ему свой халат.

И, прежде чем выходить, он поснимал все свои повязки, включая и эластичный бандаж с колена. Но последний ему еще был нужен, и Шарон перевязала ему колено, пока он сидел на конце кровати.

Расставание с повязками, похоже, не принесло Энди никакого вреда.

Правда, сразу после душа он выглядел каким-то ободранным, но с утра она видела его торс и не заметила ни одной сочащейся раны. И на простынях не видно было ни капли крови.

— Посмотрим, что из этого получится, — буркнула она, отыскивая в сумке шампунь.

Затем зашла в ванную и прикрыла дверь. Ставя шампунь на край ванны, она заметила в мыльнице небольшой нераспечатанный кусочек мыла «Айвори». Потом сняла махровую салфетку с проволочной вешалки, попутно убедившись, что сможет достать из ванны одно из полотенец, висевшее там же. Накинув салфетку на кран смесителя, Джоуди расстелила на полу резиновый коврик.

Затем присела на унитаз. Справляя нужду, она скинула мокасины и посмотрела на свои подошвы. Пластыри отклеились еще прошлой ночью, и она достала их из носков, когда готовилась ко сну. Тогда ей было лень наклеивать новые. Тем более что на вид ступни выглядели вполне нормально. Как будто все порезы и царапины затянулись. Для пущей убедительности она прощупала большинство из них пальцем. Чувствительно, но почти безболезненно.

Что послужило добрым предзнаменованием и в отношении прочих ее ран.

Джоуди вновь обула мокасины, подошла к ванной, присела и открутила воду. Отрегулировав температуру, задвинула целлофановую занавеску и включила наконец душ. Когда из него хлынула вода, она скинула мокасины и стала в ванну.

Горячий ливень был приятен.

Главным образом.

Потому что некоторые раны жгло.

А рану от пули на ноге у самого паха словно поливали кипятком.

Поначалу она напряглась и скривилась, но через несколько секунд боль утихла настолько, что «царапина» под разбухшей повязкой ощущалась всего лишь как свежий волдырь от солнечного ожога.

И Джоуди вздохнула с облегчением.

'Но ведь это было самое тяжкое мое ранение. А каково тому, у кого настоящие раны? — подумала она. — Папа знает. Его даже можно назвать специалистом в этой области.

Не говоря уже о маме. — И Джоуди тяжело вздохнула. — Не хочу об этом думать...

Или Ивлин, коли на то пошло. Спроси ее о том, что чувствуешь, когда тебя протыкают насквозь копьем'.

— Боже! — пробормотала она. — Надо переключиться на что-то другое.

И, взяв в руку мыло, принялась срывать с него обертку.

«Надо вспомнить что-нибудь приятное, что не имеет никакого отношения ко всему этому. О Робе, например».

Она увидела его у своего дома на подъездной аллее в первый выходной после окончания занятий. Она тогда мыла папину машину, и никого рядом не было, а тут неожиданно подошел он и напугал ее.

— Помощь нужна? — весело спросил он.

— Конечно, но ты намокнешь.

Он только улыбнулся в ответ. Такая удивительная улыбка. Бесшабашная и вместе с тем немного озорная.

— От нескольких капель воды еще никто не умирал, — произнес он, подходя ближе и стягивая на ходу рубашку. Джоуди еще ни разу не видела его без нее. Он был такой загорелый и сильный, его кожа такой гладкой, что она брызнула на него водой из шланга. От воды кожа залоснилась.

Джоуди скомкала мыльную обертку и положила ее на угол ванны.

«Нам теперь хорошо, не так ли?»

Подставив струе спину, она начала намыливаться.

Вспомнив, как тогда вздрогнул и взвизгнул Роб, она улыбнулась. Вода в шланге была жутко холодной. Она поняла это лишь тогда, когда Роб выхватил у нее из рук шланг и направил на нее. Она даже не успела далеко отбежать, и ледяная струя окатила ей спину.

Поверх белого купальника на ней тогда была старая просторная папина рубашка, которая тут же приклеилась к спине. От ее верещания залаяли все собаки в округе. Но самую большую ошибку она сделала потом, когда повернулась. Она выставила перед собой руки в надежде защититься от ледяного потока, но Роб направил струю ниже, и, словно по волшебству, та нашла открытый участок под единственной застегнутой пуговицей отцовской рубашки и хлестнула по голому животу.

«Как раз в том месте, куда укололо копье».