– Может, мы начнем? – сказала Иветта.

– Пожалуйста, – отозвался Паркер.

Час спустя Паркер, привязанный черными шелковыми шарфами к столбикам кровати, постанывал от удовольствия, пока девушки похлопывали и поглаживали его раскрасневшуюся плоть. Девушки знали свое дело; каждый раз, когда Паркер оказывался слишком близок к кульминационному моменту, они брались за что-нибудь другое, скажем, принимались массировать руки и грудь Адама, и пальцы их были такими мягкими и одновременно такими твердыми, что это превосходило всякое воображение. Вот сейчас Иветта ласкала его тело своей мягкой грудью и влажной промежностью, а Ева тем временем готовила горячий воск.

Ароматный пчелиный воск капал на тело Паркера, неся с собой эротический жар, исполненный одновременно и боли, и удовольствия.

– Да! – тяжело выдохнув Адам, почти достигнув пика. – Да!

Тело его поблескивало от испарины.

В конце концов Иветта уселась на Паркера и приняла его мужское достоинство в себя, обволакивая его мягким теплом. Шелковые путы были теперь ослаблены настолько, чтобы Адам мог перейти в полусидячее положение. Ева пристроилась сзади, и ее руки обвивали грудь Паркера. Она помассировала его плечи и перешла к горлу.

– А вот и последнее удовольствие для тебя, – прошептала Ева ему на ухо. Паркер успел еще заметить блеск бритвенно острой проволоки, а потом девушка набросила петлю ему на шею.

– О боже! – успел простонать Паркер, прежде чем проволока перерезала хрящ, фасцию и кровеносные сосуды, сдавливая сонные артерии, трахею и пищевод, – а после этого он ничего уже не мог произнести.

В это время Иветта, закрыв глаза, отдалась собственному удовольствию. И первое, что она заметила, – что находящаяся внутри ее плоть обмякла. Иветта открыла глаза и увидела, что голова клиента поникла на грудь, а вторая девушка, называющая себя Евой, держит в руках блестящую металлическую петлю. Это что, какая-то новая игрушка?

– А теперь, я думаю, твоя очередь, – с придыханием произнесла Ева и набросила сверкающую проволоку на шею Иветте. И лишь тогда Иветта заметила, что вокруг шеи клиента, словно ярко-красный галстук, обвилась кровавая полоса, – а несколькими секундами позже она и вовсе перестала что-либо осознавать.

Ник медленно приходил в себя; все его тело болело, а голова просто-таки раскалывалась. Оказалось, что он сидит в чуть откинутом кресле маленького, роскошно отделанного реактивного самолета, что он укрыт одеялом, а под головой у него мягкая подушка. За иллюминаторами было темно. Шум и вибрация свидетельствовали о том, что самолет находится в небе. В салоне никого не было, не считая еще двух пассажиров. Один из них, мужчина лет сорока, коротко стриженный блондин в темно-синей форме летчика, дремал, примостившись в дальней части салона. А по другую сторону прохода в удобном кожаном кресле сидел Тед Уоллер и читал какую-то книгу в кожаном переплете. На страницы книги падал яркий свет небольшого светильника.

– Ну, добрый вечер, товарищ Розовский, – произнес Брайсон по-русски. Речь его звучала невнятно – все еще чувствовались последствия анестезии. – Что читаете?

Уоллер поднял голову и едва заметно улыбнулся.

– На самом деле, Никки, я уже много десятилетий не говорил на этом ужасном языке. И наверняка все перезабыл.

Он закрыл книгу.

– Но если вернуться к твоему вопросу, я перечитываю Достоевского. «Братьев Карамазовых». Исключительно ради того, чтобы лишний раз убедиться, что Достоевский – и вправду скверный писатель. Мрачный сюжет, тяжеловесное морализаторство и стиль «Полицейской газеты».

– Где мы?

– Сейчас – где-то над Францией. Я так полагаю.

– Если вы опять пустили в ход химические препараты, думаю, вы уже и так знаете все, что хотели.

– Ах, Ник, – вздохнул Уоллер. – Я понимаю, ты уверен, что у тебя нет никаких оснований доверять мне. Но единственный препарат, который тебе вводили, – это какое-то обезболивающее. На наше счастье, в Чек-Лап-Кок имеется довольно приличная, хорошо оборудованная больница для путешественников. Ну и паршивая же рана тебе досталась! Да еще и вторая за последние недели, если учитывать поверхностное ранение левой руки. Ты всегда быстро выздоравливал, но понемногу и ты начинаешь сдавать. Наша работа – занятие для молодых, как и американский футбол. Я же сказал это тебе еще пять лет назад, когда объяснял, почему тебе следует уйти.

– Как вы меня отыскали?

Уоллер пожал плечами и откинулся на спинку кресла.

– У нас имеются свои источники, как людские, так и электронные. Тебе и самому это прекрасно известно.

– Экая, однако, дерзость – использовать американский военный самолет для операции в чужом воздушном пространстве.

– Ничего особенного. Если, конечно, ты не принял всерьез измышления Гарри Данне насчет того, что наша контора по самой природе своей – этакий медведь-шатун, изгой мира спецслужб.

– Вы утверждаете, что это неправда?

– Я ничего не утверждаю, Ник.

– Вы уже признали, что вы русский. Геннадий Розовский, уроженец Владивостока. Лучшие специалисты ГРУ готовили вас к работе долговременного агента внедрения – учили вас английскому языку, реалиям американской культуры, американскому образу жизни, верно? Вы – шахматное чудо. Юрий Тарнапольский проверил все эти сведения, и все подтвердилось. Вы еще в ранней молодости заработали своеобразную репутацию – некоторые звали вас Волшебником.

– Ты мне льстишь.

Брайсон взглянул на своего бывшего наставника. Тот вытянул ноги и заложил руки за голову. Уоллер – он оставался таким же, каким его знал Брайсон (если, конечно, предположить, что Брайсон его хоть сколько-то знал), – похоже, не испытывал ни малейшего неудобства.

– Где-то в глубине души, – продолжал Уоллер, – я всегда знал, что теоретически это вероятно – что когда-то мое досье работника ГРУ просочится наружу из сейфов американской разведки. Примерно таким же образом, как наводнение размывает могилу и выносит на всеобщее обозрение давно похороненный труп. Но кто же мог предсказать подобный поворот событий? Никто. Даже мы. Все насмехаются над ЦРУ за то, что они не сумели предсказать внезапный развал Советского Союза, и я не возьмусь защищать церэушников. Но мне всегда казалось, что это нечестно – боже милостивый, ведь даже Горбачев и тот не понял, к чему все катится!

– Вам не кажется, что вы уворачиваетесь от самого главного, незаданного вопроса?

– Ну так почему бы не задать его?

– Вы действительно законсервированный агент ГРУ или нет?

– «Являюсь ли я им или являлся когда-либо», если перефразировать этого шута Маккарти? Являлся. Больше не являюсь. Это достаточно прямо сказано?

– Прямо, но неясно.

– Я сменил сторону.

– И перешли к нам.

– Естественно. Я попал сюда нелегально, но постарался сделать свое пребывание легальным.

– Когда?

– В тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Я прибыл в Америку в 1949 году, четырнадцатилетним мальчишкой – эмигрантов тогда было множество, и проверяли их не слишком тщательно. К середине пятидесятых я узрел свет и ограничил свои связи с Москвой. К тому времени я узнал о товарище Сталине достаточно, чтобы мои юношеские мечты о сияющем коммунистическом будущем рассыпались в прах. После Карибского кризиса отнюдь не я один осознал весь идиотизм, всю глупость, всю изначальную слабость ЦРУ. Вот тогда-то мы с Джимом Энглтоном и еще несколькими людьми и создали Директорат.