Это было возражение вполне в духе Уоллера, притча со скрытым смыслом. Но Брайсон едва не расхохотался от его нелепости.
– И чем же, по твоему мнению, я смогу заняться? Пойти в копы, с дубинкой и пистолетом сторожить по ночам какие-нибудь склады?
– Integer vitae, scelerisque purus non Mauris jaculis, neque arcu, nec venenatis gravida saggittis pharetra. Честному человеку, свободному от греха, не нужно ни мавританское копье, ни лук, ни полный колчан стрел. Гораций, чтоб ты знал. Все складывается один к одному. Вудбриджский колледж как раз собирается ввести у себя курс лекций по истории Ближнего Востока, и они ищут лектора. Ты, благодаря своей ученой степени и лингвистическим познаниям, будешь отличным кандидатом на эту должность.
Брайсон впал в странное, отстраненное состояние духа: он поступал так иногда на задании – как будто паришь над местом действия, холодно и расчетливо наблюдая за происходящим. Ник часто думал о том, что его могут убить при исполнении задания. Эту вероятность он способен был принять в расчет. Но ему и в голову никогда не приходило, что его уволят. И что дорогой его сердцу наставник проведет это увольнение наихудшим образом – уволит его сам!
– Насчет отставки все уже продумано, – продолжал Уоллер. – Праздность, как говорится, – мастерская дьявола. Кое-что мы узнали на горьком опыте. Оставь полевого агента с крупной суммой на руках и без определенного занятия, и он влипнет в неприятности – это верно, как дважды два четыре. Тебе нужен объект приложения сил. Что-нибудь реальное. И ты – прирожденный учитель. Это, кстати, одна из причин, по которой ты так успешно справлялся с оперативной работой.
Брайсон ничего не ответил. Он пытался прогнать болезненное воспоминание об одной операции, проводившейся в маленькой латиноамериканской стране, в сущем захолустье, – воспоминание о лице, маячащем в перекрестье прицела снайперской винтовки. Это лицо принадлежало одному из его «студентов» – парню по имени Пабло, девятнадцатилетнему американскому индейцу. Брайсон учил его разряжать мины и обращаться с взрывчаткой. Упрямый, но толковый парнишка. Родители Пабло были крестьянами, и их горную деревушку недавно заняли повстанцы-маоисты. Если бы стало известно, что Пабло сотрудничает с их врагами, партизаны наверняка убили бы его родителей, причем жестоко и изобретательно, – таков был их почерк. Парень колебался, разрывался между долгом и долгом, и в конце концов решил, что ему не остается ничего иного, кроме как сменить сторону. Чтобы спасти родителей, он рассказал повстанцам все, что знал об их противнике, и назвал имена людей, сотрудничавших с силами правопорядка. Это был упрямый и толковый парень, угодивший в ситуацию, из которой не было правильного выхода. Брайсон долго вглядывался в лицо Пабло через окуляр прицела – лицо потрясенного, несчастного, перепуганного юноши – и отвернулся лишь после того, как нажал на спусковой крючок.
Взгляд Уоллера сделался твердым.
– Тебя зовут Джонас Баррет. Независимый ученый, автор полудюжины высоко оценененных статей в солидных периодических изданиях. Четыре из них – в журнале «Исследование Византии». Статьи – плод коллективных усилий. Их писали наши эксперты по Ближнему Востоку, когда были не особенно загружены. Мы кое-что смыслим в том, как нужно составлять легенды для гражданской жизни.
Уоллер протянул ему папку. Папка была канареечно-желтой. Это означало, что содержащиеся в ней карточки скреплены магнитными лентами и что ее нельзя выносить из здания Директората. В папке находилась легенда – вымышленная биография. Его биография.
Ник бегло проглядел страницы, заполненные убористым шрифтом. В них подробно излагалась жизнь ученого-затворника, чьи лингвистические познания соответствовали познаниям самого Брайсона и чьими профессиональными знаниями можно было быстро овладеть. Сюда легко вписывались основные события его собственной жизни. По крайней мере, большая часть. Джонас Баррет был холост. Джонас Баррет никогда не был знаком с Еленой. Джонас Баррет не был влюблен в Елену. Джонас Баррет не жаждал всем сердцем – даже сейчас – возвращения Елены. Джонас Баррет был вымыслом. И сделать этого человека реальным означало для Ника смириться с утратой Елены.
– Назначение на должность было утверждено несколько дней назад. Вудбридж ждет своего нового лектора в сентябре. И я бы сказал, им повезло, что они заполучили такого лектора.
– У меня нет другого выбора?
– О, мы можем найти тебе работу в любой из десятков межнациональных консультационных фирм. Или, возможно, в одном из этих нефтяных чудищ. Или в какой-нибудь промышленной компании. Но это место подходит тебе лучше всего. Твой ум всегда отличался способностью с одинаковой легкостью оперировать и абстракциями, и фактами. Когда-то я беспокоился, не станет ли это свойство помехой, но оно превратилось в один из источников твоей силы.
– А если я не хочу в отставку? Что, если я не желаю смиренно уходить в тень?
Почему-то ему явственно вспомнился расплывчатый промельк стали, мускулистая рука, вонзающая в него клинок…
– Не надо, Ник, – сказал Уоллер. Лицо его было непроницаемо.
– О господи! – тихо произнес Брайсон. В голосе его прозвучала боль, и Брайсон пожалел, что позволил ей вырваться наружу. Ник знал, когда игру следует считать законченной. И это ему дали понять не слова, которых ему пришлось выслушать так много, а человек, который их произнес. Уоллеру не нужно было прилагать какие-то специальные усилия, чтобы произвести впечатление. Просто не нужно. Брайсон знал, что ему не дадут права выбора, и знал, что припасено для непокорных. Например, такси, которое внезапно закладывает вираж, сбивает пешехода и исчезает. Или укол, которого человек может и не почувствовать, пробираясь через толпу в универмаге, – а потом следует диагноз: «сердечная недостаточность». Или обычное уличное ограбление, пошедшее вдруг наперекосяк, в каком-нибудь городе с высоким уровнем преступности.
– Мы сами выбрали эту работу, – мягко произнес Уоллер. – Лежащая на нас ответственность заставляет нас не считаться ни с какими узами дружбы или привязанности. Я бы очень хотел, чтобы это обстояло иначе. Ты даже не представляешь, насколько мне этого хочется. В свое время мне пришлось… выдать санкцию на троих людей. Это были хорошие люди, но они ушли плохо. Нет, даже не плохо – просто непрофессионально. И эта ноша ни на миг не покидает меня, Ник. Но если понадобится, я пойду на это снова. Три человека. Я очень тебя прошу – не становись четвертым.
Что это было? Угроза? Мольба? И то и другое одновременно?
Уоллер медленно выдохнул.
– Я предлагаю тебе жизнь, Ник. Очень хорошую жизнь.
Но то, что ожидало Брайсона, нельзя было назвать жизнью. Это было мрачное, смутное состояние, полусмерть. На протяжении пятнадцати лет он жил в постоянном напряжении ума и тела – этого требовала его специфическая, рискованная работа. Теперь в его услугах больше не нуждались. И Брайсон не чувствовал ничего – только полную опустошенность. Он добрался домой, в Фоллз-Чеч, но дом – красивое здание в колониальном стиле – теперь казался ему едва знакомым. Ник обошел дом, словно чье-то чужое жилище, внимательно разглядывая элегантные обюссонские ковры, тщательно отобранные Еленой, заглянул на второй этаж, в жизнерадостную комнатку в пастельных тонах, предназначавшуюся для ребенка, которого у них никогда не было. Дом был пуст и в то же время заполнен призраками. Потом Ник налил себе полный бокал водки. Он намеревался не трезветь на протяжении нескольких ближайших недель.
Дом был полон Еленой – ее аурой, ее вкусом, ее запахом. Брайсон не мог забыть ее.
Это было в Мэриленде. Они сидели на причале, перед их домиком, расположенным на берегу озера, и любовались яхтой… Елена наполнила бокал охлажденным белым вином, протянула Нику и поцеловала его.
– Я скучаю по тебе, – сказала она.
– Но я же здесь, любовь моя.
– Сейчас здесь. А завтра уедешь. В Прагу, в Сьерра-Леоне, в Джакарту, в Гонконг – бог весть куда. И надолго ли? Никто не знает.
Ник взял жену за руку. Он ощущал ее одиночество, но не знал, как избавить Елену от этого.
– Но я всегда возвращаюсь. Разлука только усиливает нежность.
– Mai rarut, mai dragut, – тихо, задумчиво произнесла Елена. – Но ты знаешь, в моей стране говорят немного иначе. Celor ce duc mai mult dorul, le pare mai dulce odorul. Разлука обостряет любовь, а пребывание рядом – укрепляет.
