даже потребность убивать.
– Психопаты, – закончила Жизель, опираясь на свой адвокатский опыт. – Психопаты, завербованные психопатами.
– Совершенно верно.
– Таких людей без труда находят организации фанатиков или секты, поощряя их врожденную склонность к жестокости.
– Согласен с вами, мадам.
– И вы не рассказали американцам, англичанам или кому бы то ни было об этом – как бы его назвать – батальоне убийц?
– Высшие чины, конечно, информированы. Но кроме них – никто.
– Почему? Почему об этом не знают такие, как Дру Лэтем?
– У нас есть на то основания. Мы опасаемся утечки информации.
– Тогда почему же вы рассказываете это нам?
– Вы французы, и люди знаменитые. А знаменитости – всегда на поверхности. Если произойдет утечка, мы будем знать…
– И?
– Мы взываем к вашему патриотизму.
– Это глупо, если только вы не хотите погубить моего мужа.
– Подожди минутку, Жизель…
– Помолчи, Жан-Пьер, этот человек пришел к нам по какой-то другой причине.
– Что?
– Вы, очевидно, были выдающимся адвокатом, мадам Виллье.
– Ваши прямые вопросы вперемешку с туманными не оставляют сомнений, мсье. Вы запрещаете моему мужу предпринимать определенные шаги, которые, учитывая его талант, как даже я понимаю, не грозят его жизни. Затем делитесь с ним секретной – чрезвычайно секретной информацией, которая может стоить ему карьеры и жизни, если просочится.
– Я прав, – заметил Моро, – вы блестящий адвокат.
– Не понимаю, о чем вы говорите! – воскликнул актер.
– А ты и не должен понимать, милый, предоставь все мне. – Жизель гневно посмотрела на Моро. – Вы же спускаете нас со ступеньки на ступеньку, не так ли?
– Не могу этого отрицать.
– А теперь, когда он, услышав ваши откровения, стал крайне уязвим, скажите, чего вы от нас хотите. Разве не это главный вопрос?
– Думаю, что да.
– Так
– Прекратите спектакли, снимите с репертуара «Кориолана», частично рассказав правду. Ваш муж не может играть после того, что узнал про Жоделя. Он переполнен раскаянием, а главное – ненавистью к тем, кто довел старика до самоубийства. Мы будем охранять вас двадцать четыре часа в сутки.
– А как быть с моими родителями? – вырвалось у Виллье. – Разве я могу так поступить с
– Я говорил с ними час назад, мсье Виллье. Я сказал им все, что мог, не утаив, что в Германии пробуждается нацизм. Они считают, что решение должны принимать вы. Они также надеются, что вы отомстите за своих настоящих родителей. Что еще вам сказать?
– Итак, я прекращаю спектакли и, ничего не сказав публично, становлюсь мишенью для нацистов, как и моя дорогая жена. Вы об этом нас просите?
– Повторяю: вы никогда,
– Вам ни разу не удалось никого из них поймать? – спросила Жизель.
– Нет, удалось. Несколько месяцев назад мы захватили двоих, но они повесились в своих камерах, прежде чем мы успели ввести им препараты. Так поступают все психопаты-фанатики. Смерть – их профессия, даже собственная смерть.
Уэсли Соренсон, шеф отдела консульских операций, изучал в Вашингтоне секретные списки, присланные из Лондона.
– Даже не верится, – сказал он. – Это просто невероятно!
– И мне тоже, – согласился молодой начальник аппарата Соренсона. – Но едва ли можно от этого отмахнуться. Имена эти пришли от Шмеля, единственного агента, сумевшего проникнуть в Братство. Ведь для этого мы его туда и посылали, и он выполнил задание.
– Но бог ты мой, многие из этого списка вне всяких подозрений, а список к тому же неполный – некоторые фамилии из него изъяты! Два сенатора, шесть конгрессменов, главы четырех крупнейших корпораций, полдюжины известных людей из средств массовой информации, кого мы каждый день видим по телевидению, слышим по радио, читаем в газетах… Вот,
– Толстяка я бы не исключил, – заметил начальник аппарата. – Он нападает без разбора на все, что осталось от гунна Атиллы.
– Да нет, едва ли, уж слишком явный. Третьеразрядный умишко, минимум образования; да, он так и пышет злобой, но это не настоящий нацист. Просто шут гороховый с хорошо подвешенным языком.
– Имена поступили из долины Братства, сэр. Не откуда-то еще.
– Боже, да тут же член
– Этот, признаюсь, меня сразил, – сказал начальник отдела консульских операций. – Он же чистейший доморощенный кукурузник, в нем нет и жилки политика… Однако такие люди умеют лихо обманывать. Если верить расследованиям по выявлению нелояльных, в конгрессе в конце тридцатых были нацисты, а в пятидесятых – засилие коммунистов.
– В основном все эти подозрения оказались чистейшей ерундой, молодой человек, – горячо возразил Соренсон.
– Я знаю, сэр, но ведь некоторые дела провели успешно.
– И сколько таких? Если не ошибаюсь – а я точно
– Простите, мистер Соренсон. Я ведь не…
– Знаю, знаю, – перебил его шеф отдела консульских операций, – откуда тебе понять, какую боль причинили мне те времена. Это-то меня и беспокоит.
– Не понимаю вас, сэр.
– А если у нас начнутся оголтелые преследования? Гарри Лэтем, вероятно, единственный гениальный агент ЦРУ, суперинтеллект, который не проведешь, но эти списки – с другой планеты… Или нет? Господи, этого не
– Чего, мистер Соренсон?
– Дело в том, что все эти люди приблизительно одного возраста: около пятидесяти, пятидесяти с небольшим, нескольким – шестьдесят с небольшим.
– Ну и что?
– Много лет назад, когда я только поступил в Управление, дошел слух из Бремерхавена, со старой базы подводных лодок в Гельголандской бухте, будто фанатики «третьего рейха», зная, что война проиграна ими, разработали определенную стратегию, чтобы окопаться. Эта операция называлась «Дети – ростки
