– Жодель, конечно, сумасшедший, да только ко мне хорошо относится. Приносит мне цветы – краденые, сам понимаешь, и называет меня великой актрисой. Представляешь?
– Да, мадам, представляю.
– Значит, и ты такой же сумасшедший.
– Возможно, но вы и впрямь прелестны.
– Ай! Глаза-то у тебя! Синие, как небо! Может, это его призрак явился!
– Разве он умер?
– Кто знает? А ты-то кто?
Наконец, много часов спустя, когда солнце уже зашло за высокие здания Трокадеро, Жан-Пьер услышал в одном проулке, более темном, чем все предыдущие, нечто иное.
– Кто это говорит о моем друге Жоделе?
– Я! – крикнул Виллье, углубляясь во тьму узкого проулка. – А ты его друг? – спросил он, опускаясь на колени рядом с лежащим лохматым бродягой. – Мне надо отыскать Жоделя, – продолжал Жан-Пьер, – я заплачу тому, кто мне поможет. Вот, смотри! Пятьдесят франков.
– Давненько я не видал таких денег.
– Ну, гляди. Так где Жодель, куда он пошел?
– Он сказал, это секрет…
– Но от тебя-то он ведь не скрыл.
– Ну да, мы с ним как братья…
– А я его сын. Так скажи мне.
– В долину Луары, к страшному человеку в долине Луары, больше я ничего не знаю, – прошептал бродяга. – Никому не известно, кто этот человек.
Внезапно в освещенном солнцем конце проулка возник силуэт. Жан-Пьер, поднявшись с колен, увидел, что это мужчина такого же роста, как он.
– Почему ты расспрашиваешь про старика Жоделя? – спросил незнакомец.
– Мне надо найти его, мсье, – ответил Виллье дрожащим, хриплым голосом. – Он мне должен, понимаете, и я ищу его уже три дня.
– Боюсь, ты ничего не получишь. Ты что, газет не читал?
– С чего это мне тратиться на газеты? А посмотреть комиксы и посмеяться я могу, подобрав вчерашнюю газету или хоть старую.
– Бродяга, которого опознали как Жоделя, застрелился вчера вечером в театре.
– Ах, мерзавец! Да ведь он должен мне семь франков!
– Кто ты, старик? – спросил незнакомец, приближаясь к Жан-Пьеру и разглядывая его лицо в сумеречном свете проулка.
– Я Огюст Ренуар, пишу картины. Иногда становлюсь мсье Моне, бываю голландцем Рембрандтом. Весной – Жоржем Сёра, а зимой – Тулуз-Лотреком: в борделях-то ведь тепло. А в музеях так хорошо, когда идет дождь и холодно.
– Старый дурак!
Мужчина повернулся и направился к улице, Виллье быстро заковылял за ним.
– Мсье! – крикнул он.
– Что тебе? – Мужчина остановился.
– Раз вы сообщили мне такую страшную весть, заплатите хоть семь франков.
– Почему это я должен тебе платить?
– Потому что вы украли у меня надежду.
– Украл что?..
– Надежду ожидания. Я ведь не спрашивал вас про Жоделя, это вы ко мне подошли. Откуда вы узнали, что я его ищу?
– Да ты же выкрикивал его имя.
– И этого было достаточно, чтобы вмешаться в мою жизнь и уничтожить надежду? Может, мне надо спросить, кто вы такой, мсье. Слишком уж вы богато одеты, чтоб быть приятелем моего друга Жоделя, сукин он сын! Вам-то что до Жоделя? Чего вы сюда явились?
– Да ты просто психопат, – сказал мужчина и полез в карман. – Вот тебе двадцать франков и извини, что отнял у тебя надежду.
– Ох, благодарю вас, мсье, благодарю!
Жан-Пьер подождал, когда любопытный незнакомец вышел на залитый солнцем тротуар, затем пробежал по проулку до угла и выглянул: тот подходил к машине, стоявшей метрах в двадцати вверх по улице. Снова прикинувшись полубезумным парижским бродягой, Виллье выскочил на улицу и, запрыгав, как шут, начал выкрикивать:
– Да пребудет с вами любовь господня, да примет вас Иисус в свои объятия, мсье! Пусть врата небесного рая раскроются, чтобы…
– Отвяжись от меня, черт бы тебя побрал, старый пьяница!
«О, безусловно отвяжусь!» – подумал Жан-Пьер, запомнив номер отъезжающего «Пежо».
В конце дня Лэтем во второй раз за восемнадцать часов сел в лифт, доставивший его в подвальный этаж посольства. Он направился не в центр связи, а в святая святых – отдел документации и справок. За столиком справа от стальной двери сидел морской пехотинец; узнав Дру, он улыбнулся.
– Как там погода, мистер Лэтем?
– Воздух не такой прохладный и чистый, как здесь, сержант, но ведь у вас самый дорогой воздушный кондиционер.
– Слишком уж нежный у нас народ. Хотите войти в наше хранилище секретов и отъявленной порнухи?
– А у вас демонстрируют извращения?
– За сотню франков с человека, но вас я впущу бесплатно.
– Я всегда знал, что можно положиться на морскую пехоту.
– Кстати, ребята хотят поблагодарить вас за выпивку, которую вы нам выставили в кафе на Гренель.
– Всегда к вашим услугам. Не знаешь ведь заранее, когда придет охота посмотреть порнуху… Вообще-то владельцы того заведения – мои давние друзья, а ваше присутствие несколько охлаждает пыл неприятных субъектов.
– Да, вы нам говорили. Мы тогда оделись, будто собрались в оперетту.
– Скажите, сержант, – перебил его Дру. – Вы знаете Карин де Фрис из отдела документации и справок?
– Только здороваемся и прощаемся, вот, пожалуй, и все. Она очень интересная девчонка, но, по-моему, старается это скрыть. Носит очки, которые весят, наверное, фунтов пять, и одевается во все темное, не по-парижски.
– Она здесь недавно?
– Должно быть, месяца четыре, ее перевели к нам из НАТО. По слухам, она из тихонь и держится от всех в стороне, понимаете?
– Думаю, да… Ну, ладно, хранитель таинственных ключей, посадите меня в первый ряд.
– Вообще-то это как раз в первом ряду, третий кабинет справа. Ее фамилия – на двери.
– Вы туда заглядывали?
– Конечно, черт подери. Каждый вечер, когда эту дверь запирают, мы обходим все помещения, держа наготове оружие, на случай, если сюда проникли нежеланные гости.
– А-а, занимаетесь тайными операциями. Вам бы в кино выступать, в серьезных фильмах.
– Вашими бы устами да мед пить. Ужин из нескольких блюд, вино льется рекой, и все – для тринадцати морячков? А хозяин нервничает, бегает по залу и рассказывает всем, что мы – его лучшие друзья и чуть ли не американские родственники, готовые явиться со своими базуками в ту же минуту, как он позовет нас. Такой сценарий, да?
– Абсолютно невинное, без всякого подвоха, приглашение страстного поклонника морской пехоты.
– Нос у вас становится все длиннее, мистер Пиноккио.
