Майкл указал на стопы документов, лежащих перед ним на столе. – Имеются десятки иных возможностей, до которых мы еще просто не додумались. – Хейвелок откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди. – Объект наших поисков, Дженна, великолепен. Это человек-невидимка.

– Тогда ищи кого-нибудь другого.

– Я это и делаю. Доктор из Мэриленда. Самый уважаемый врач графства Тэлбот.

– Михаил!

– Да?

– До этого… ты читал документы, связанные с твоим пребыванием в клинике. После Коста-Брава.

– Откуда ты знаешь?

– Я видела, как ты время от времени закрывал глаза. Те страницы были для тебя нелегким чтением.

– Очень нелегким.

– Ты узнал что-нибудь новое?

– Нет. Ничего, кроме описания твоей казни и моей реакции на событие. Абсолютно ничего.

– А можно мне прочитать?

– Видит бог, я искал причину отказать тебе. Но не нашел.

– Если ты не хочешь, то это вполне достаточная причина.

– Нет, это не годится. Ты была той, кого там убивали, и имеешь право знать. – Майкл выдвинул правый ящик стола и вытащил из него толстый конверт с черной полосой. Он протянул его Дженне. На мгновение их глаза встретились. – Мне здесь нечем гордиться, – произнес Хейвелок. – Мне предстоит носить это в себе до конца дней. Теперь я знаю, что это такое.

– Мы станем помогать друг другу… до самого конца наших дней. Ведь я тоже им поверила.

Дженна с конвертом в руках присела на диван и вынула первую папку с чувством прикосновения к чему-то страшному и в то же время священному. Откинувшись на спинку, она начала читать.

Хейвелок словно застыл, не в силах сосредоточиться на своем. Строчки лежащих перед ним документов плыли перед глазами. Пока Дженна читала, он вновь переживал ту страшную ночь. Кошмарные образы замелькали в сознании, причиняя почти физическую боль. Перед ней сейчас открывались тайники его сознания, обнаженные чувства и эмоции, вскрытые с помощью психотропных препаратов. Это было похоже на смерть, и теперь она переживала это так же, как он в свое время – ее гибель на берегу.

Те фразы-выкрики вновь встали в его памяти. Теперь и она слышала их – это можно было понять по тому, как она время от времени прикрывала глаза, судорожно вздыхала, как постепенно у нее начали дрожать руки. Дженна отложила последнюю папку. Он почувствовал на себе ее взгляд, но не смог ответить ей тем же. В ушах по-прежнему бился собственный крик – нестерпимый вопль о жестокой и непростительной ошибке. О предательстве.

«Уходи быстрее! Умри скорее! Исчезни из моей жизни! Ты никогда не принадлежала мне! Ты оказалась ложью, и я любил эту ложь, но ты никогда не была частью меня!.. Как ты могла оказаться тем, чем есть, и как могла быть той, которой казалась? Почему ты так с нами поступила? Со мной! Ты была все, что у меня оставалось, и вот теперь ты бросила меня в ад! Умри! Исчезни!.. Нет! Ради всего святого, позволь мне умереть вместе с тобой! Я хочу умереть… но я умру не из-за тебя! Я умру ради себя, для себя! Только не для тебя. Ты пришла ко мне, но пришла как шлюха, и я взял шлюху… и поверил шлюхе! Грязной подлой шлюхе!.. О боже! Она ранена! Еще раз! Беги же к ней! Помоги ей!.. Ни за что! Все кончено! Все кончено и стало историей. Больше я не услышу лжи. Господи, она ползет, ползет по песку, как подстреленное, истекающее кровью животное. Она еще жива. Беги! Помоги! Прекрати ее последние муки пулей. Ты обязан сделать это! Нет!.. Она умерла. Она больше не шевелится. Кровь… Кровь на руках… На голове. Она умерла, и часть меня умерла вместе с ней. Все кануло в прошлое, как и первые дни нашего знакомства… О боже, они утаскивают ее. Утаскивают, словно убитое дикое животное. Кто это? Кто эти люди? Не видел ли я их фотографии… досье… Теперь все не имеет значения. Понимают ли они, что сотворили? И она поняла? Убийца, гадина, шлюха!.. Та, которую я когда-то любил. Теперь все ушло в историю. Убийца ушла… так же, как и любовь. Выжил всего лишь один глупец».

Дженна собрала бумаги, сложила их на журнальный столик и повернулась к нему. В глазах у нее были слезы.

– Столько любви и одновременно столько ненависти. Ненависть ко мне и к себе. Мне не пришлось пережить то, что пережил ты. Сначала у меня было только удивление; жертвой, наверное, быть легче. Но потом удивление прошло, я всерьез разозлилась и тогда почувствовала примерно то же, что и ты. Я так тебя ненавидела и в то же время презирала себя за эту ненависть. Я не могла забыть твоей любви, потому что чувствовала ее искренность. Она не могла быть фальшивой, во всяком случае, не в такой степени, не целиком. Но на границе и потом на аэродроме Коль-де-Мулине, когда я решила, что ты явился, чтобы наконец расправиться со мной, я уже была в ярости. Я видела твою жестокость по отношению к той женщине на причале в Чивитавеккия. Я смотрела на тебя в иллюминатор самолета – если есть бог, то пусть он простит меня – как на врага. Мой любимый стал моим врагом.

– Я помню, – откликнулся Майкл. – Я видел твои глаза, в них была одна холодная ненависть. Я пытался докричаться до тебя, надеялся объяснить, но ты не могла услышать меня. Я сам себя не слышал в этом реве моторов. Но твои глаза в ту ночь показались мне страшнее любого оружия. Еще раз такого мне не выдержать, хотя мне кажется, что этот взгляд будет преследовать меня всегда.

– Только в воспоминаниях, Михаил.

Зазвонил телефон. Они молча смотрели друг на друга. Наконец Майкл сделал усилие над собой и снял трубку.

– Да?

– Хейвелок?

– Да, господин президент.

– К вам поступила информация об Эмори? – менее энергично, чем всегда, устало и чуть печально спросил Беркуист.

– Совсем не в той степени, которая мне необходима.

– Вам нужен связник. Я подберу кого-нибудь здесь в Белом доме. Это будет человек, облеченный достаточной властью и которому я могу доверять. Придется принять его в нашу компанию, но здесь ничего не попишешь. Брэдфорда нет, а вам потребуется канал связи.

– Пока не надо, сэр. И во всяком случае, пусть это будет человек не из Белого дома.

После паузы Беркуист поинтересовался:

– Из-за того, что вам сказал в Афинах Ростов?

– Не исключено. Шансов на это немного, но я предпочел бы не рисковать. Во всяком случае – не сейчас.

– Вы ему верите?

– При всем уважении к вам, господин президент. Ростов – единственный человек, который говорил мне правду. С самого начала.

– Но с какой это стати он вдруг так разоткровенничался?

– Этого я не знаю. С другой стороны, почему он направил ту шифровку в Консоп? В обоих случаях информация была настолько нетривиальна, что неизбежно привлекла наше внимание. А это самое главное, когда вы желаете послать кому-то сигнал.

– Эдисон Брукс сказал почти то же самое.

– Он говорил как дипломат и был прав. Военная контрразведка не представляет интересы Москвы.

– Понимаю. Брэдфорд… – Президент сделал паузу, как бы неожиданно вспомнив, что говорит о покойнике. – Брэдфорд объяснил мне это вчера. Значит, вы действительно уверены в том, что в Белом доме действует советский агент?

– Я уже сказал, что полной уверенности у меня нет. Но он может или, более вероятно, мог действовать там. Не думаю, что Ростов сказал бы об этом, не имея никаких доказательств. Он искал дополнительные подтверждения. Правда в нашем деле нередко оказывается полезной; он убедился в этом, когда речь зашла о событиях на Коста-Брава. Поймите меня, мы не имеем права рисковать.

– Хорошо. Но как вы в таком случае намерены действовать? Вы же не можете расхаживать кругом и допрашивать людей.