25 декабря 1896 года, среда

Ну как я буду писать о чем-либо постороннем, когда даже думать-то о том не могу?

Сегодня, например, я получила нечаянный интерес и столь неожиданный, что и одуматься-то не могу. Нет, так мне и надо, да еще и мало: не води знакомства с подлецами.

Еще только сегодня я узнала, что Бурлев хотел меня выгнать со своего вечера, но, слава Богу, он не посмел, но я одного этого намерения не могу вынести. Я ему ни за что руки не подам и прямо плюну в рожу или назову подлецом. Этого нельзя пропускать так, а то, пожалуй, подашь и другим повод к тому же. Как-то в начале сентября мы ходили по сакмалу гулять компанией: я, Бурлев, Калинин, Вера Павловна, Любовь Павловна Андреева. Когда шли назад, то начали швырять друг в друга прутьями. Вера и Любовь отстали, то есть швырянья в них прекратили, а меня еще все продолжали атаковать. Я обозлилась и начала швырять в них чем попало. Потом уж говорю им: «Не стоит позволять себе шуток с мужиками». И тем дело кончилось. Я этим словам не придавала оскорбительного смысла, хоть, сознаю, что они вышли резки и при других обстоятельствах очень хорошо могли задеть за живое. Назвала я их мужиками в том смысле, в смысле их физической силы, что я, как женщина, с мужчиной не справлюсь, а тем более с двумя, и мне же больше достанется, но я в том опрометчиво поступила, что сразу этого не объяснила. Конечно, как сама не думала оскорбить, и последствий не предполагала. А именно то и вышло, чего я не предполагала: Бурлев понял мои слова в буквальном смысле, т. е. что я их назвала мужиками. Он сразу и виду не подал, вместо того чтобы объясниться, а затаил злобу на меня, вскоре же, кажется, дня через два, приглашает к себе в гости с тем, чтобы танцевать.

Я, ничего не зная, иду к нему с Кешей и Машей. Но начинаю замечать что-то странное. Калинин говорит мне и не один раз: «Я Вас жалею, Т. П., и удивляюсь, зачем Вы здесь, Вас хотят оскорбить», – а писарь пьет, не переставая, водку, чего с ним никогда не случалось. Меня все это крайне удивило, хоть и не знаю ничего, а все-таки собираюсь уходить, да и неловко уходить ни с того ни с сего. Прощаюсь, начинаю одеваться, а Бурлев удерживает и другие, и довели до того, что я опять остаюсь, недоумевая, в чем дело. Немного погодя, Кеша вызывает меня в другую комнату, говоря, что Бурлев просит меня на несколько слов. Прихожу, Бурлев начинает объясняться, что, дескать, так и так, Вы меня оскорбили. Тут я объяснила ему, в каком смысле я сказала это, он убедился моим словам и извинился передо мной. И вот сегодня узнаю, что он с тем намерением меня приглашает и вечер устраивает, чтобы выгнать меня… И это все за то, что я снизошла до них, что от меня, кроме добра, ничего не видели, что старалась и их как бы поднять до себя. Да мало, нужно было ведь предполагать, что они на самом деле мужики, да еще низкой пробы, а я об этом-то и забыла, а может быть, это оттого происходило, да так и есть на самом деле, что раньше мне не приходилось иметь сношений с кавалерами подобного сорта, потому я так доверчиво и хорошо относилась, не подозревая в них ничего дурного и считая их за порядочных людей.

Боже мой! Что же Митя ничего не пишет? Это мне хуже всего. Здоров ли? Неужели, о Боже! Нет, я не хочу верить, чтобы он оставил без ответа моих писем, неужели он не поймет меня? Неужели не видит, что я одного его люблю? Неужели я бы стала откровенно ему писать, если б не питала к нему уважения и считала бы его только выгодным женихом? Не могу я его обмануть и мирюсь даже с отказом с его стороны, только не это холодное молчание, которое выражает презрение и убивает окончательно меня. Я до того уже дошла, что подозреваю немного писаря во вскрытии моих писем, хотя ему нет надобности так поступать.

А просто увидела, какой он дурной человек и на что способен, ну и нахожу причины. Боже! Дай мне силы и терпения. Этот случай помог мне оценить Митю и еще больше любить его.