Соколовой все больше превращалась в свою деревенскую Соколе ну. Однако ей не хотелось теряться в массе, хотелось сказать, например, заезжему корреспонденту, что она пережила уже шестерых царей (если считать царями Ленина и Сталина и еще, кажется, Керенского, которого уж никак царем не назовешь). Ленин для бабушки, как и для многих, был «добрым царем», давшим крестьянам землю, а Сталин – «грозным царем», победителем немца. Дословно помню вполне искреннюю приписку в бабушкином письме от какого-то марта 1953 года: «А еще мы горюем по нашему дорогому Сталину, ну да и этот [имелся в виду Маленков. – А. У.] будет не хуже». Но наследники Сталина, по мнению Анны Васильевны, в целом крестьянских надежд не оправдали. При Хрущеве церкви стали исподволь закрывать, начались дерганья и приказания-указания относительно каких-то торфоперегнойных горшочков и кукурузы. Новые налоги и всяческие притеснения придавливали крестьян, чтобы заставить их больше работать в колхозах и не тянуться к своему хозяйству, но тщетно: как только дали паспорта, из деревень начался отток в города, а также на целину, где поначалу еще разрешалось держать скот. Сама Анна Васильевна чувствовала приближение каких-то фатальных перемен, пыталась передать это тревожное предчувствие и мне, указывая на зарастающие коровьи тропки в лесу, на не наезженные проселочные дороги, на первые, тогда еще редкие, заброшенные избы, но я не верил и был преисполнен молодым оптимизмом.

Всякий раз, когда в конце августа я уезжал в Питер, бабушка выходила за околицу, чтобы проводить меня. «Прощай, Андрюша! Уж, наверное, в последний раз!» – крестила она меня и обнимала. Желтая песчаная дорога была пустынна, как на картине, и высокие ели стеною стояли по ее сторонам. Теперь вдоль той же дороги кусты да канавы, а по разбитому асфальту то и дело проносятся тяжело нагруженные лесовозы.

Когда я уезжал в свою первую экспедицию, бабушка, кажется, спросила, есть ли у меня девушка. «Поди-кось, нашел какую ни на есть на своей беседе? А нет – так пока и нешто!» Зимой я снова приехал в Григорково: кататься на лыжах. Тогда я заблудился в «лесах и полях» и чуть было не проскочил свою деревню. Бабушка молилась за меня как в старые «добрые» волчьи времена. Очень уютным казался мне этот занесенный снегом домик, куда так и не удосужились провести электричество. Миром и спокойствием веяло от бабушкиных рассказов у самовара. На следующий год Анну Васильевну тетя Нюра увезла жить к себе в райцентр, а дом в Григоркове был продан соседке Нинке, матери-одиночке.

Анне Васильевне не понравилось у дочери, хотя ей и отвели отдельную комнатку, освободили от хозяйственных забот. Она написала своему сыну, Павлу Кирилловичу, в Красноярск. В ожидании ответа бабушка строила планы и рассказывала всем, как будет жить в Сибири у своего Павлика. Ответ пришел неутешительный: Павел прислал денег и написал, что принять у себя мать не может, потому что сам живет в доме тестя, и что ей лучше оставаться у дочери. Бабушка приуныла. Ее утешали, как могли. Василий Матвеевич, муж Нюры, долго беседовал с ней как с капризным ребенком, и бабушка наконец-таки оценила его выдержку и доброту. Раз поздней осенью, возвращаясь с юга, я решил заехать повидать заболевшую бабушку. Меня она узнала, вспомнила, как переживала, когда я заблудился, катаясь на лыжах. Напоследок она в первый и последний раз за всю жизнь обратилась ко мне с просьбой: попросила достать ей новые рукавички. Каюсь!

Я не выполнил эту просьбу, легкомысленно пренебрег ею и забыл. Бабушка поправилась и о рукавичках больше не вспоминала.

Умерла она 4 ноября 1960 года в городе Красный Холм Тверской области и была похоронена там же, на городском кладбище. Однажды бабушка сказала мне, что она – та самая старая пустая и «тисклявая» картошина, которая дает начало целому гнезду молодых, белых и розовых, клубней. Они вырастают, а старую картошину отбрасывает лопата огородника. Так или иначе, мы несем в себе не только гены своих предков, но и память о них самих, может быть, для того, чтобы они воскресли.

© С. Р. Адалян, 2008

Мое первое детское воспоминание: пестрое бабушкино платье в сиреневых тонах и белые туфли с множеством дырочек – бабушка ведет меня на прогулку. Я поднимаю голову и вижу ее волнистые белоснежные волосы. Мы идем по длинной аллее. Лето… Мне едва исполнилось два года. Мою бабушку, мамину маму, звали Арфо Аветисовна Петросян. Когда я была маленькой, она обращалась ко мне со словами «балик джан», что по-армянски означает «дорогое дитя». В ответ я говорила ей: «Ты сама Балик». С тех пор так ее и стали звать в нашей семье: Балик. Бабушка работала в Институте мировой литературы главным редактором серии «Эпос народов СССР». С детства я была окружена не только картинами, холстами и красками, поскольку мои родители – художники, но и книгами. Я рано научилась читать, и Балик дарила мне много книг. Самые увлекательные спешила прочитать бабушке вслух. До сих пор удивляюсь, как у нее хватало терпения с удовольствием слушать меня вечерами после работы. В своем книжном шкафу Балик выделила мне отдельную полку, на которую © С. Р. Адалян, 2008 я с гордостью ставила подаренные мне книжки. Она не любила, когда ее беспокоили во время работы над рукописями, но для меня бабушкина комната была открыта всегда. Более того, она разрешала мне когда угодно играть в этой комнате на пианино. Но самым большим удовольствием было сидеть за ее письменным столом и рисовать что-то перьевыми ручками. На столе всегда громоздились горы писем со всего Советского Союза, которые мы бережно храним, открытки с трогательными поздравлениями, книги, присланные, чтобы Балик написала на них рецензию.

На ковре я любила сооружать домик из подушек и читать. Нередко после работы бабушка брала меня с собой «подышать свежим воздухом». Особенно мне нравилось гулять зимними вечерами. Было поздно и темно. На улице ни души. «Шарить дворы» – так Балик называла наши вечерние прогулки. «Что вы тут делаете?» – грозно спрашивала какая-нибудь дворничиха. Ее суровый вид не пугал нас, и мы очень радовались, когда отыскивали какой-нибудь новый симпатичный дворик.

Наш дом всегда был полон бабушкиных гостей, в основном авторов и сотрудников института. Порой они располагались во всех комнатах и что-то срочно печатали. Я с детства знала, что в нашей «необъятной родине» живут якуты, калмыки, киргизы и что издание их народного эпоса – это очень важное дело. Но в то же время с нетерпением ждала, когда все гости разойдутся, чтобы вовлечь бабушку в свою игру. Если они задерживались, я устраивала чаепитие. Было забавно смотреть на взрослых, когда они с аппетитом ели нарезанные Валиком бутерброды с ветчиной и запивали их чаем из моего игрушечного фарфорового сервиза.

А. А. Петросян, 1948

Бабушка внимательно выслушивала придуманные мной истории, героями которых были любимые игрушки. Помню, во втором классе нам задали сочинить сказку. Балик бережно хранила продукт моего детского творчества, благодаря чему я имею возмножность воспроизвести этот «шедевр». Начинался он так:

«Однажды прекрасным утром девочка Наташа, проснувшись, увидела, что на месте, где обычно сидели, стояли, отдыхали игрушки, пусто. Наташа очень удивилась, потом подумала: “Наверно, ночью здесь побывали воры. Это они утащили мои игрушки!”

И вот в милиции раздался звонок:

– Алло, это говорит девочка Наташа. – У меня случилась странная история, пропали мои игрушки: пухленькая кукла Настя, проказник зайчик Тюпа, озорник косолапый Мишка. Как мне быть?

Дежурный милиционер ответил:

– Не волнуйся, мы все выясним, воров разыщем.

Через час раздался звонок из милиции:

– Говорит дежурный, воры не обнаружены, но в городе орудуют какие-то ожившие и бежавшие из