***

Пивовар. Она утверждает, что ее отец был пивовар. Что она родилась в Дептфорде в мае 1702 года. Что я ее мать. Мы сидим в вашей гостиной, и я пытаюсь ей объяснить, что никогда не жила в Дептфорде, никогда не знала никакого пивовара; верно, дочь у меня есть, но она пропала, и это не она. Она ласково качает головой и снова начинает рассказ про пивовара Джорджа Льюиса, моего мужа.

- Значит, твое имя Льюис, если так звали твоего отца, - прерываю я ее.

- Может быть, это мое законное имя, но по-настоящему это не мое имя, - говорит она.

- Если уж говорить о настоящих именах, - говорю я, - то и меня тогда зовут не Бартон.

- Я не это имела в виду, - отвечает она.

- А что же?

- Я говорю о наших настоящих именах, подлинных именах, - отвечает она.

Она возвращается к рассказу про пивовара. Пивовар шляется по игорным домам и теряет все до последнего пенни. Он занимает деньги и снова проигрывается вчистую. Чтобы скрыться от кредиторов, он удирает из Англии и нанимается гренадером в Нидерландах, где, по слухам, вскоре и погибает. Я осталась нищая, одна с дочерью на руках. У меня есть служанка по имени Эми или Эмми. Эми или Эмми спрашивает мою дочь, кем она хочет быть, когда вырастет (это самое раннее ее воспоминание). Она с детской непосредственностью отвечает, что хочет стать образованной женщиной. Эми или Эмми смеется: попомни мои слова, говорит Эми, в один прекрасный день мы все втроем будем служанками.

- У меня никогда не было служанки по имени Эми, Эмми или как-то там еще, - говорю я. (Пятница - раб Крузо, не мой, а теперь он свободный человек. Его даже нельзя назвать слугой, настолько праздная у него жизнь.) -Ты меня с кем-то путаешь.

Она улыбается и отрицательно мотает головой.

- Вот знак, по которому можно узнать родную мать, - говорит она, подается вперед и кладет свою руку рядом с моей. - Смотрите, - говорит она, - у нас одинаковая рука. Одинаковая рука и одни и те же глаза.

Я внимательно разглядывала кисти наших рук. Моя - длинная, у нее - короткая. У нее пухлые несформировавшиеся пальцы ребенка. У нее серые глаза, у меня - карие. Что же это за существо, не способное воспринимать очевидные сигналы органов чувств?

- Тебя послал сюда мужчина? - спрашиваю я. - Джентльмен среднего роста с родинкой на подбородке, вот здесь?

- Нет, - говорит она.

- Я тебе не верю, - говорю я. - Я верю, что тебя сюда подослали, а теперь я прогоняю тебя. Я прошу тебя уйти и больше меня не беспокоить.

Она покачивает головой и вцепляется в рукоятку кресла. Былое спокойствие мигом улетучивается.

- Меня нельзя прогонять! - цедит она сквозь стиснутые зубы.

Очень хорошо, - отвечаю я, - если ты хочешь остаться, оставайся. - Я выхожу, запираю за собой дверь и кладу ключ в карман.

В коридоре я сталкиваюсь с Пятницей, он прячется в углу (он всегда предпочитает углы и не доверяет открытому пространству).

- Ничего, Пятница, - говорю я ему. - Это бедная безумная девочка, она будет жить с нами. В доме мистера Фо много места. Пока наша компания состоит из жертвы бунта на корабле, немого раба и безумной девочки. В нашем зверинце остается еще

место для прокаженных, акробатов, пиратов и шлюх. Однако не обращай на меня внимания. Отправляйся-ка к себе и ложись спать.

С этими словами я прохожу дальше.

Я разговариваю с Пятницей, как одинокие старухи разговаривают с котами, пока не превратились еще в ведьм, боящихся показаться на улице.

Позже я возвращаюсь в гостиную. Девочка сидит в кресле, корзинка стоит у ее ног, она вяжет.

- Ты испортишь себе глаза в такой темноте,- говорю я. Она откладывает вязанье. - Есть одно обстоятельство, которого ты не понимаешь, - продолжаю я. - Мир полнится рассказами о матерях, разыскивающих своих сыновей и дочерей, которых они когда-то, давным-давно потеряли. Но я не слышала рассказов о дочерях, разыскивающих матерей. Рассказов о таких поисках не существует, потому что не бывает самих поисков. Они немыслимы в нашей жизни.

- Вы ошибаетесь, - говорит она. - Вы моя мама, я нашла вас и никуда от вас не уйду.

- Признаюсь тебе, я в самом деле потеряла дочь. Я ее не бросила, ее у меня отняли, но ты - это не она. Я оставляю дверь незапертой. Собирайся и уходи.

Сегодня утром, когда я спустилась вниз, она все еще была там, она спала, развалившись в кресле и укутавшись в свой плащ. Наклонившись к ней, я увидела, что один ее глаз приоткрыт и глазное яблоко закатилось. Я растолкала ее.

- Пора уходить, - сказала я.

- Нет, - сказала она.

И все же я услышала из кухни, как закрылась за ней дверь и щелкнул замок.

- Кто воспитывал тебя после того, как я тебя бросила? - спросила я.

- Цыгане, - ответила она.

- Цыгане! - усмехнулась я. -Только в книгах детей воруют цыгане! Могла бы придумать что-нибудь получше!

А теперь, как будто мне было мало неприятностей, на Пятницу нашел приступ тоски, что с ним бывает время от времени. Крузо называл это состояние хандрой, когда Пятница без видимых причин бросал свои орудия и исчезал в каком-то потаенном углу острова, а днем позже возвращался и как ни в чем не бывало приступал к своим обычным занятиям. Теперь он слоняется в тоске по коридорам или стоит под дверью, словно собираясь бежать и боясь одновременно высунуть нос на улицу, или лежит и делает вид, что не слышит, когда я его зову. «Пятница! Пятница! - зову я, сажусь возле его кровати, качаю головой, начинаю очередной длинный и бесполезный разговор, какие я веду с ним: - Как я могла знать, когда волна выбросила меня на твой остров, и я увидела тебя с копьем в руке, и солнце ореолом стояло вокруг твоей головы, что