бы не пытливые черные глаза.

– Конечно же, вы должны знать, Марияна, – шепчет он. Во рту у него пересохло, сердце бешено колотится, ему страшно, и он испытывает такое волнение, словно ему шестнадцать лет. – Конечно, женщина всегда знает.

Марияна снова качает головой. Кажется, она на самом деле озадачена.

– Не понимаю.

– Я скажу вам наедине.

Она что-то шепчет ребенку. Люба послушно берет свой маленький розовый рюкзачок и отправляется на кухню.

– Ну вот, – произносит Марияна. – Теперь говорите.

– Я люблю вас. Вот и всё. Я люблю вас и хочу что-нибудь вам дать. Позвольте мне.

В книгах, которые его мать выписывала из Парижа, когда он был еще ребенком, и которые прибывали в коричневых бандеролях с гербом «Libralrie Hachette»  [10] и с марками, на которых красовалась голова суровой Марианны во фригийском колпаке, – книгах, над которыми его мать вздыхала в гостиной в Балларэте, где всегда были закрыты ставни – либо от жары, либо от холода, и которые он втайне читал после нее, пропуская неизвестные ему слова (это чтение шло в русле вечного поиска, что именно может доставить ей удовольствие), – так вот, в этих книгах было бы написано, что губы Марияны презрительно скривились или даже что ее губы презрительно скривились, в то время как глаза блестели от тайного ликования. Но когда детство осталось позади, он утратил веру в мир «Hachette». Если когда-либо и существовал – в чем он сомневается – свод внешних проявлений движений души, усвоив который, можно безошибочно читать мимолетные чувства по губам и глазам, то теперь он исчез, унесенный ветром.

Повисает тишина, а Марияна не делает ничего, чтобы ему помочь. Но, по крайней мере, она не поворачивается на каблуках. Независимо от того, кривит ли она губы или нет, она, судя по всему, готова слушать дальше это странное, удивительное признание.

Что ему следует сделать – так это, несомненно, обнять женщину. Грудь к груди – и она уже не сможет неверно его понять. Но чтобы обнять ее, он должен отставить в сторону нелепые костыли, которые позволяют ему встать; а как только он это сделает, он будет еле ковылять, может быть даже упадет. Впервые он видит смысл в искусственной ноге – ноге с механизмом, благодаря которому освобождаются руки.

Марияна машет рукой, словно протирает оконную раму или встряхивает кухонное полотенце. – Вы хотите заплатить, чтобы Драго поступил в школу-интернат? – спрашивает она, и чары рассеиваются.

Это действительно то, чего он хочет, – заплатить за образование Драго? Да. Он хочет, чтобы у Драго было хорошее образование, а затем, если он не откажется от своих честолюбивых планов, если море действительно у него в сердце, – чтобы он стал морским офицером. Он хочет, чтобы Люба и ее старшая сестра тоже выросли счастливыми и осуществили то, чего желает их сердце. Он хочет защитить всех этих детей щитом своей благотворительности. И он хочет любить эту превосходную женщину, их мать. Это прежде всего. За это он заплатит чем угодно.

– Да, – отвечает он. – Именно это я и предлагаю.

Она встречается с ним взглядом. Хотя он бы в этом не поклялся, но ему кажется, что она краснеет. Потом быстро выходит из комнаты. Через минуту Марияна возвращается. Она сняла красную косынку, волосы рассыпались. Она держит за руку Любу, в другой руке – розовый рюкзачок. Она что-то шепчет ребенку на ухо. Девочка, сунув в рот большой палец, поворачивается и смотрит на него с любопытством.

– Мы должны идти, – говорит Марияна. – Спасибо вам. – И в мгновение ока они исчезают.

Он это сделал. Он, пожилой человек с узловатыми пальцами, признался в любви. Но осмелится ли он хоть минуту надеяться, что эта женщина, на которую он, ничего заранее не обдумав, не колеблясь, возложил все свои надежды, ответит ему взаимностью?

Глава 13

На следующий день Марияна не приходит. Не появляется она и в пятницу. Тучи, которые, как он думал, исчезли навсегда, возвращаются. Он звонит Йокичам домой, слышит на автоответчике женский голос, но это не голос Марияны (чей? другой дочери?). «Это Пол Реймент, – говорит он. – Не могла бы Марияна мне позвонить?» Звонка не последовало.

Он садится писать письмо. Дорогая Марияна, пишет он, боюсь, что вы меня неправильно поняли. Он зачеркивает меня и пишет: смысл моих слов. Но какой такой смысл могла она неправильно понять? Когда я впервые вас встретил, пишет он, начиная новый абзац, я был в тяжелом состоянии. Что неверно. Выть может, его колено было в тяжелом состоянии, но не он сам. Если бы он знал, каким словом описать свое состояние, когда он познакомился с Марияной, он бы также знал и смысл своих слов – каков он сегодня. Он зачеркивает тяжелом. Но что написать вместо этого?

Пока он размышляет, звонят в дверь. Его сердце начинает радостно биться. Значит, это трудное слово да и трудное письмо в конце концов не понадобятся?

– Мистер Реймент? – звучит голос в домофоне. – Это Элизабет Костелло. Могу я с вами поговорить?

Элизабет Костелло-кто бы она там ни была – требуется немало времени, чтобы подняться по лестнице. Когда она добирается до двери, то тяжело дышит. Пожалуй, ей за шестьдесят – скорее около семидесяти, нежели шестьдесят с небольшим. На ней шелковое платье в цветок. Сзади такой глубокий вырез, что видны довольно мясистые плечи в малопривлекательных веснушках.

– Больное сердце, – говорит она, обмахиваясь. – Почти так же мешает жить, как (она делает паузу, чтобы перевести дух) больная нога.

Такое замечание, произнесенное незнакомкой, кажется ему неуместным, неподобающим.

Он приглашает ее войти, предлагает сесть. Она просит у него стакан воды.

– Я собиралась сказать, будто я из Государственной библиотеки, – сообщает она, – собиралась представиться как один из волонтеров библиотеки, явившийся, чтобы оценить размеры вашего дара – я имею в виду физические размеры, дабы мы имели возможность планировать заранее. Позже бы выяснилось, кто я на самом деле.

– Вы не из библиотеки?

– Нет. Это была бы неправда.

– Тогда вы?…

Она обводит гостиную одобрительным взглядом.

– Меня зовут Элизабет Костелло, – отвечает она, – как я уже сказала.

– Ах, так вы та Элизабет Костелло? Простите, я сразу не понял. Извините меня.

– Всё в порядке. – Она пытается подняться с мягкого дивана, в котором утонула. – Давайте перейдем к сути дела. Никогда прежде мне не приходилось заниматься ничем подобным. Вы мне подадите руку?

Он в недоумении. Подать ей руку? Она протягивает правую руку. С минуту он держит пухлую и довольно прохладную женскую руку, с неудовольствием замечая, что его собственная рука от долгого бездействия приобрела мертвенно-бледный оттенок.

– Итак, – говорит она, – как вы видите, я вообще-то Фома неверующий. – Он смотрит на нее с озадаченным видом, и она продолжает: – Я имею в виду, что хочу выяснить для себя, что вы за существо. Хочу быть уверенной, – и теперь он действительно ее не понимает, – что наши два тела не пройдут сквозь друг друга. Конечно, это наивно. Мы же не призраки, мы оба, – отчего же я так подумала? Будем продолжать?

Она снова тяжело опускается на диван и, расправив плечи, начинает декламировать:

– «Удар обрушивается на него справа, резкий, внезапный и болезненный, как удар током, и сбрасывает с велосипеда. „Расслабься!' – говорит он себе, пролетая в воздухе», – ну и так далее.

Она останавливается и смотрит на него, словно проверяя произведенный эффект.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату