– Эх ты, глагол бесчувственный! – сказала Липа и села к столу. – Зачем пришел?

– Посмотреть на тебя, – признался тот.

– Посмотрел? – поинтересовалась Липа.

– Да, – мрачно ответил Стас. – Только увидел не то, что хотел.

– А что же ты хотел увидеть? – встрепенулась Липа. – Мою разбитую о стену твоего непонимания голову?! Или искусанные губы, позволившие себе высказать то, что я думаю?

– Олимпиада, – вздохнул Стас, – я ожидал увидеть совесть в твоих глазах. Но в них, кроме одного фиолетового синяка, ничегошеньки нет. Помоги мне подняться.

– Еще чего! Лежи здесь и спи. Кино посмотри, там про таких, как мы с тобой... – Липа кивнула в сторону экрана.

– А, Ипполит! Старый знакомый! Привет, дружище! У тебя тоже нелады с невестой? – Дружинин принялся говорить с телевизором, и Липа подумала, что одиночество – штука заразительная. Или заразная.

– Все бабы – стервы, – жаловался Ипполиту Стас, на коленках подползший к телевизору. – Правильно ты говоришь, Ипполит, – Дружинин прослезился. Липа опешила, раньше она ничего подобного не видела. Впрочем, Дружинин раньше никогда не напивался. А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. – Мы с Ипполитом уходим! – заявил Стас и поволок телевизор в коридор.

– Уймись, клоун, – прошептала Липа, которая представила, что скажет мама, когда увидит, что Стас уволок телевизор, который она подарила на новоселье своей дочери.

– Да, я шут, я циркач, – заорал Дружинин на весь дом, – так что же?! Пусть меня так зовут, кто может! Как они от меня далеки, – он с презрением поглядел на Олимпиаду, – далеки! Никогда не дадут руки... – Он оставил телевизор в покое и пополз в коридор один.

– Цирк уехал, – сказала Липа Евгении Петровне, когда закрыла за Стасом дверь.

– Бедный мальчик! – всплеснула руками Евгения Петровна. – До чего ты его довела! У него поехала крыша, он стал плохо соображать.

– Я бы так не сказала, – фыркнула дочь, – он отлично соображал, когда пытался утащить с собой телевизор.

– И отдала бы! – погорячилась мать. – Пусть у него останется хоть что-то в память о тебе.

– У него и так слишком много обо мне памятного. К тому же я думаю, что он притворялся, ползая на коленках. – Липа задумалась. – Хочет досадить мне! Чтобы все думали, как и ты, что до такого состояния его довела я. А! Он хочет таким образом пробудить во мне совесть. Странный способ.

– Действительно, – согласилась с ней Евгения Петровна, – при чем тут совесть?

– Вот и я о том же, – усмехнулась Липа.

– Нет, – хватилась мать, – совесть-то, безусловно, должна быть. Олимпиада, по совести, ты должна была просить у него прощения и сразу давать свое согласие выйти за него замуж.

– Он уже не хочет ни того, ни другого, – отмахнулась Липа и прошла к окну.

Перед подъездом стояла иномарка Дружинина, а сам он, качаясь из стороны в сторону, пытался открыть дверцу. Липа ужаснулась, сейчас он сядет за руль, поедет и разобьется. Бедный Стас, что она наделала! Вот когда совесть сожрет Липу без остатка, а Дружинин этого даже не узнает! Он специально напился и сел за руль, раньше он никогда себе этого не позволял. Впрочем, Липа внимательнее пригляделась, он пытался открыть не водительскую дверцу!

Из водительской двери выскочил молодой парень и стал помогать Дружинину забраться на заднее сиденье автомобиля. Когда его отяжелевшее тело было благополучно запихано, парень вернулся на место водителя и завел двигатель. Все стало ясно: Дружинин, перед тем как напиться, взял себе водителя. Какая предусмотрительность! Все им спланировано заранее, даже водитель. А где экспромт?! Прилив чувств и страстей?! Бизнесмен несчастный! Не мог оставить машину за углом?! Липа разозлилась.

Евгения Петровна выглядывала во двор из-за ее плеча.

– Он взял себе водителя? – поразилась она. – Какая дальновидность с его стороны.

– Да уж, – согласилась Липа, – уж этого в нем хоть отбавляй. – Она проводила взглядом выехавший со двора автомобиль и направилась к телефону для того, чтобы позвонить Эльке и пожаловаться ей на Стаса, после чего узнать, как там у нее дела с женихом. Хотя, конечно, надо сначала узнать, а потом пожаловаться.

Ни того, ни другого она не сделала, потому что раздался телефонный звонок, как только она протянула руку к трубке.

– Свинья! – крикнула Липа, перед этим бросив быстрый взгляд на определитель.

– Знаю, Кутузова, ты ластлоена! – раздался голос главреда. Липа мысленно поругала себя за поспешность. У главреда и Стаса были одинаковые номера мобильных телефонов, различающиеся двумя последними цифрами, на которые Липа как раз и не обратила внимания, глубоко уверенная, что это звонит Стас. По ее расчетам он должен был позвонить и похвастаться тем, что пьяный сел за руль. – Но я ничего не мог поделать, – оправдывался Сан Саныч, и Липа напряглась, готовясь к худшему. Итак, ее понизили, уволили или четвертовали?! – Кутузова, они плижали меня к стенке и потлебовали подлобного лассказа о тебе, Кутузова! Мне плишлось сказать, что тебе не восемнадцать, а целых двадцать семь лет!

– Кто вас тянул за язык?! – схватилась за голову Липа. – Лучше бы рассказали, как я стала журналистом!

– К чему им скандальные подлобности того, что ты хотела лазнести в пух и плах «Недельку в Петушках» после твоего снимка с выпускного вечела? И не лазнесла только потому, что я дал тебе наплавление в высшее учебное заведение и обещал взять на лаботу. Кутузова, ты мне слазу понлавилась свой эксплессией и наполом!

– Не подлизывайтесь, – вздохнула Липа, – кому вы там обо мне вещали?

– Жулналистам центлальных СМИ, – признался главред. – Ты тепель у нас, Кутузова, звезда!

– Только этого мне не хватало, – вздохнула Липа и прикинула, на что в очередной раз обидится Стас.

– Не будь эгоисткой, – и этот принялся взывать к ее совести, – подумай, как плославится «Неделька»!

– Подумаю, – пообещала Липа и положила трубку.

Не успела она отойти от телефона, как он снова зазвонил. На этот раз Липа внимательней глядела на определитель.

– Слушаю вас, Сан Саныч, – ответила она, – что, мною уже заинтересовалась «Вашингтон-пост»? Вы хотите, чтобы «Недельку в Петушках» читали жители всей Америки?

– Не смешно, Кутузова, – обиделся главред, осознавая, что его подчиненная озвучила мечту всей его жизни. – Я хотел сказать, что твой мателиал – настоящая бомба, котолая взолевется в нашем завтлашем номеле. Готовься, Кутузова, к славе. Пливет Глозовской! – И главред отключился.

– Грозовской, между прочим, – буркнула Липа и положила трубку. Звонить Эльке отчего-то расхотелось. Сейчас в ее запутанных отношениях с мужчинами не хватает только лаврового венка.

Евгения Петровна пристально поглядела на дочь.

– Я слышала, что он сказал, – она кивнула на аппарат, – не принимай это близко к сердцу. Тебе не пойдет звездная болезнь. Лучше подумай о внуках, то есть о детях, как о твоем продолжении...

– Я подумаю, мама, – в который раз пообещала Липа и упала на диван.

Евгения Петровна обрадовалась, сейчас или никогда она сможет ковать это горячее железо, из которого сделана ее дочь. И она вдохновенно начала. Во время своего краткого вступления в курс молодой семьи Евгения Петровна остановилась на любви, как на отжившем признаке страстей. Современная семья зиждется, по ее мнению, на стабильности отношений и уважении супругов друг к другу. Как можно не уважать Стаса! Это пошла основная часть выступления Евгении Петровны.

Он такой хороший, заботливый, дальновидный! Липа хмыкнула и вспомнила о том далеком времени, когда Стас добивался ее внимания. Они компанией отдыхали на пляже, где устроили небольшой пикничок. Набрали выпивки и еды. Все выпили, кроме него, Стас был за рулем и должен был всех везти обратно. Липа отказалась сесть рядом с ним на переднее сиденье, тогда она не планировала начинать с ним серьезные отношения, и Стас решил утопиться. Он спустился к реке и... разделся и снял часы. После этого Липа поняла, что требовать от Стаса романтики и бури страсти просто глупо. Он и помирать будет только после