Наступила полночь, и вся Байя погрузилась в глубокий сон. Прелестная внучка Августа отпустила на этот раз ранее обыкновенного своих горничных девушек. Все слуги находились уже в своих кубикулах, окружавших дверь виллы. Овидий, пробывший после прогулки короткое время в tablinum'e, где находились папирусы и пергаменты дорогих сочинений римских и греческих писателей, также уже удалился в свою спальню, и только на террасе виллы можно было видеть человека, ходившего взад и вперед, по временам останавливавшегося и пристально смотревшего на спокойную морскую поверхность, на которой отражались лучи ночных звезд. Это продолжалось с час.

Наконец, посмотрев в направлении Соррента и, вероятно, увидев предмет своего ожидания, он ушел с террасы, чтобы тотчас вновь возвратиться с зажженным факелом в руке; помахав им несколько раз в воздухе, он затушил его о землю.

Это было, как легко догадаться, условленным сигналом, который был замечен тем, кому он был подан, так как со стороны моря тотчас ответили таким же факельным огнем.

Терраса осталась совершенно пустой, и в эту минуту можно было видеть на море небольшую лодку, которая, подобно быстрой чайке, неслась по водной поверхности по направлению к байскому порту; это был faselus.[197] Из него, еще не толкнувшегося о берег, ловко выскочил молодой человек и, пока лодочник привязывал к берегу свою утлую ладью, он исчез в темных закоулках городка.

Вся Вайя казалась уснувшей: повсюду было тихо; лишь морская волна, медленно пробегая по берегу и с однообразным ропотом расстилая по нему свою пену, не столько нарушала, сколько ласкала ночное спокойствие. Изящные лодочки тихо колыхались под равномерным движением воды, а в душистых рощицах, рассеянных там и тут по склонам прибрежных холмов, слышалось пение малиновки.

Молодой человек, которого мы видели выпрыгнувшим из лодки, обойдя вокруг бывшей виллы Юлия Цезаря, остановился около небольшой потайной двери (ostium posticum), открывавшейся на задней стороне дома и выходившей на большую дорогу. Дверь эта открылась от первого легкого удара, и наш незнакомец, войдя в нее, быстро пошел по аллее и на пороге галереи был встречен матроной, хозяйкой виллы, окутанной в белоснежную паллу. Не произнеся ни слова, она схватила ночного гостя за правую руку и быстро увела его во внутренние покои.

Читатель припомнит, вероятно, что между подарками, сделанными Ливией Августой детям Марка Випсания Агриппы, находился также ее собственный анагност, т. е. певец и чтец, фригийский юноша Амиант; она подарила его младшей Юлии.

Юлия взяла Амианта вместе с собой в Байю, и тут же скажу, что с первых же дней своего пребывания в ее доме, он стал пользоваться ее благосклонностью. Красивой и ветреной, но вместе с тем образованной и знакомой, подобно своей матери, с греческой литературой, младшей Юлии Амиант понравился потому, что мог занять ее, – особенно в те несносно жаркие летние часы, когда утомление и нега овладевают телом и как физический труд, так и умственное напряжение становятся невозможными, – рассказывая ей любовные истории и декламируя стихотворения своей нации на своем благозвучном наречии или исполняя своим мелодичным голосом разные песни под аккомпанемент цитры.

Эти же самые качества приобрели молодому и красивому анагносту благосклонность и Ливии Августы, и мы видели уже, как он готовился услаждать свою августейшую госпожу песнями из «Илиады» Гомера, когда к ней явились Ургулания и Тиверий.

Но хорошо исполняя героические песни, он еще с большим искусством передавал произведения лирических поэтов Греции и особенно песни эротического содержания, преимущественно нравившиеся не слишком целомудренной супруге Луция Эмилия Павла, вполне соответствовавшие также нежному и мелодичному голосу Амианта и его изящной фигуре.

Не отступая от записок, оставленных вольноотпущенницей, мне приходится здесь познакомить читателя с Амиантом; между прочим, знакомство это интересно в виду того, что история этого молодого невольника древнего Рима подобна истории многих других его товарищей по несчастью, а также и тех фригийских юношей, которые на судне Мунация Фауста были привезены в Рим Азинием Эпикадом вместе с Неволеей Тикэ.

Амиант был также из какого-то фригийского города и происходил от благородного семейства, где получил хорошее воспитание, упражняясь в гимнастике и изучая своих национальных писателей и музыку; своей изящной фигурой и красивым лицом он напоминал те типы, которые сделались бессмертными в божественных произведениях резца Фидия, Лизиппа и Поликлета. Но своей внешней красоте и своему образованию он обязан был постигшим его несчастьем. Злодей-учитель, надзору которого он был поручен, продал его дорогой ценой пиратам и сам же передал им его, гуляя вместе с ним по морскому уединенному берегу, чтобы облегчить пиратам похищение.

После этого не удивительно, что удаленный из своей родины и привезенный в Рим, он был предложен сперва самой императрице, которая тотчас же купила его.

Это было, между прочим, большим счастьем для красивого юноши, так как в семействе Августа, под надзором своей образованной повелительницы, он мог довершить и усовершенствовать свое образование и затем сделаться анагностом при императрице, обязанностью которого, как уже известно читателю, было читать вслух в ее кабинете или в триклиниуме ей и ее сотрапезникам равным образом петь мелодии своей родины, чем он доставлял особенное удовольствие слушателям, умея мастерски аккомпанировать себе на цитре.

В Риме той эпохи, как известно, греческие рабы и вольноотпущенники завладели, так сказать, привилегией в сфере литературы, философии и изящных искусств своей родины. Римские же граждане, говоря вообще, занимались этими предметами; лишь немногие из них, обладавшие средствами и вместе с тем стремившиеся к образованию, для его окончания уезжали в Грецию. [198]

В этой стране Цицерон познакомился с ее ораторами и философами и впоследствии проводил их принципы в своих философских сочинениях; туда же ездили Гораций и Брут слушать Феонеста и Кратиппу; учась вместе, они там же и подружились и потом вместе дрались против неприятелей в знаменитой битве при Филиппах, выигранной не столько храбростью Октавия, сколько его счастьем.

Амиант возбудил в себе у Ливии Августы особенную симпатию, и она дорожила им; со своей стороны и молодой человек был искренне и глубоко предан императрице; она не решилась бы так скоро подарить его внучке своего мужа, если бы не имела намерения вновь возвратить его себе или, говоря иначе, если бы