«Жизнь рождается через любовь…» — слова Авеля, или кого-то другого. Любовь… Каин вспомнил, что такое любовь. Это мать, купающая его в ванне. Ее руки, трущие его тело, это ее растрепанные волосы, чарующий аромат ее тела и одежды, пропитанной запахами кухни. Это ее тихий голос, читающий ему книгу, ласкающий его до тех пор, пока он не уснет, прижавшись к ней. Авель украл у него эту любовь — еще до своего рождения. Мать больше не брала его к себе в постель, к ней нельзя было прижаться из-за огромного живота, потом она стала купать Авеля, а ему говорила, что он уже большой и может мыться сам, она нянчилась и таскалась везде с Авелем. Всю жизнь Каин пытался вернуть себе ее любовь, заставить ее им гордиться, уважать его. Может быть, теперь, когда нет Авеля, она будет снова его любить.

Каин пошел к Еве. Было три часа ночи, когда он позвонил в дверь.

— Кто там? — раздался испуганный голос Евы.

— Это я, Каин.

Дверь поспешно отворилась. Ева была в одной длинной белой ночной рубашке, ее волосы были распущены, длинные седые пряди вперемешку с рыжими. Каин, весь в крови, смотрел на нее.

— Мама…

Он порывисто обнял ее, целовал ее седеющую голову, жадно вдыхая аромат ее тела, нисколько не изменившийся за долгие годы. Обнявшись, они прошли на кухню. Там Ева впервые заметила, что он весь в крови.

— Что с тобой?

— Мама, я убил Авеля, и Сару, и еще кого-то…

— Господи, Каин…

— Да, я принес их в жертву. Ты не сердишься?

— Ты убил брата? — глаза Евы округлились, она спрашивала Каина таким же голосом, как спросила бы: «Ты не сходил за хлебом?» — но чудовищность задаваемого вопроса заставила ее покрыться холодным потом.

— Давай уедем, мама. Вместе, и всегда будем вместе, — Каин взял мать за плечи, оставляя на ее ночной рубашке кровавые пятна.

— Братоубийца… — Ева смотрела на Каина с диким ужасом, она не могла ничего сказать, ее душил крик, но вместо того чтобы закричать, она зубами вцепилась в свою руку. И рыдания без слез разрывали ее тело.

— Уходи! Немедленно уходи, никогда больше здесь не появляйся! — проклятие было в глазах Евы так отчетливо, что Каин содрогнулся всем телом. Его руки тряслись — Авель и мертвый продолжал отнимать у него самое драгоценное — любовь матери. Теперь он, кажется, отнял ее навсегда, отомстив за свою смерть.

Ева появилась на пороге комнаты, держа в руках одежду и деньги.

— Вот. А теперь уходи.

«Уходи, Каин! Беги!» — кричало все внутри Евы, и она ненавидела себя, хотела вырвать свою душу, которая помимо воли болела за оставшегося в живых сына. Ненавидела себя за то, что становится соучастницей убийства, не имея сил противостоять этому.

Каин вышел из дома, не имея ни малейшего представления о том, куда направится. Да, в сущности, это уже и не было важно. Через некоторое время его схватили.

Судебная экспертиза признала его невменяемым. Его держали в «лечебном учреждении», то есть в тюрьме для душевнобольных, стены его камеры были обиты мягкой материей.

Персонал и другие больные-заключенные сторонились его. Снаружи он был как свернутая пружина, напряжен и озлоблен. Но внутри Каина образовалась пустота, он умер внутри себя. Жизнь живет только любовью.

Ева ни разу не пришла его навестить.

— Что это будет за мир? — спросила у меня утром жена.

— Пока не знаю.

Я сидел за чистым столом, на котором были рассыпаны глина, песок, разбросаны мелкие камушки, там и сям стояли небольшие чашки с водой.

Жена принесла мне охапку полевых цветов, зеленых веток, мохнатых еловых лап.

— Сделай его ярким, красивым, зеленым, — попросила она и погладила меня по щеке.

И я стал складывать камни в горные цепи, расставлять прозрачные чашки с водой. Потом из глины вылепил небольшие фигурки животных и выпустил их в новый мир, который ожил, задвигался, вода вышла за края чашек и полилась реками. Я смотрел на возникающее на моем столе чудо и улыбался.

— А люди, которых ты здесь поселишь, будут похожи на нас? — спросила жена.

— А ты хочешь?

— Не знаю… Наверное, нет.

— Почему? — я искренне удивился.

— Потому, что я буду переживать за них так же сильно, как если бы это были мы.

И я слепил две фигурки, стараясь сделать их максимально не похожими на нас. Хотя в таких мелких масштабах черты лица все равно не были мне видны. Когда они показались мне достаточно удачными, я просто поместил их в самое зеленое место в центре моего стола и ушел завтракать.

День выдался потрясающий, и менее всего хотелось сидеть в мастерской. Поэтому после завтрака мы решили вынести стол на лужайку перед домом, чтобы я мог продолжить, а жена позагорать. Когда-то то, что мы почти совсем не разговариваем с ней, меня пугало. Но теперь я знаю, что это даже хорошо. Чем больше взаимопонимания — тем меньше слов между двоими.

После завтрака в мастерской мы застали странную сцену — созданные мною люди жались друг к другу, словно кто-то их сильно напугал. Мы внимательно осмотрели новый мир и нашли небольшого ужа, притаившегося возле самой большой стеклянной чаши. Я аккуратно взял его и вынес во двор. Как он сюда попал? Наверное, жена принесла его в своей охапке. Но ей об этом лучше не говорить. Она змей боится до ужаса. Я строго посмотрел на свои создания и наказал на ужей не обращать внимания. Они испуганно закивали, но жаться друг к другу не прекратили.

На лужайке у меня окончательно пропала охота работать. Моя любимая лежала рядышком, прикрыв глаза рукой и что-то напевая. Я наклонился и поцеловал ее. И мы занялись любовью, прямо перед домом, нежно, ласково, может быть, даже немного лениво. Наша любовь была как этот изумительный день, который хочется продлить подольше, о новом мире вспомнили только через несколько часов. Наклонившись над столом, мы оба расхохотались — существа занимали уже более трети его площади.

— Они за нами подглядывали, — сказала жена, ущипнув меня за… Ну да ладно. Теперь нужно было время, чтобы разобраться в том, что случилось в созданном мною же мире.

Люди разобрали все мои сооружения, перегородили реки, понастроили больших городов, установили какую-то непонятную мне иерархию. Их серьезность, деловитость и суетливость чрезвычайно нас веселили. Пару часов мы просто наблюдали за ними и делились впечатлениями. В целом то, как мир развился сам по себе, нас позабавило, но теперь было совершенно неясно, что с ним в таком состоянии делать. Внимание жены привлек один чрезвычайно надутый человечек, который заставлял всех окружающих поклоняться себе как богу.

— Какой противный! Можно я его прихлопну? — немного капризно сказала она мне.

— Конечно, дорогая. Можешь прихлопнуть всех, кто тебе не нравится.

И она водила рукой над огромным столом, придавливая тех, кто казался ей несимпатичным. Меня же заботила организация этого мира, который так запутался и превратился в такой ужасный хаос, что понять его устройство было совершенно невозможно. С этим мы ушли обедать. Бессистемность моего нового мира меня напрягла, поэтому, поморщившись некоторое время в раздумьях по этим вопросам, я просто отодвинул от себя эти мысли, взял и выставил их за пределы головы.

Разговор зашел о всяких приятных воспоминаниях — о прошлом лете, о каких-то незначительных