потребовали изменение режима, которым пользовались еще не осужденные генерал Сухомлинов и его супруга в помещении собрания армии и флота, дерзко заявив, что судебное разбирательство тянется слишком долго и что они сами покончат с обвиняемыми. Своеволие солдатских банд, конечно, нельзя ставить в вину лицам судебного ведомства, входившим в состав особого присутствия правительствующего сената, но недопустимо, с точки зрения нравственности и закона, поведение первоприсутствующего сенатора и обер-прокурора, подтверждавших, во время перерыва заседания, в частном разговоре с караулом обвинительные доводы. Эти представители юстиции боялись впечатления талантливой речи защитника Е. В. Сухомлиновой, присяжного поверенного Казаринова, встреченной громкими рукоплесканиями публики и вызвавшей ярость у сенатора Таганцева при очищении зала заседания.
Нечего говорить уже об обвинительном характере резюме, безусловно воспрещаемом законом и возмутившем всех порядочных людей. Революционеры оказались честнее названных судебных деятелей: впервые назначенный во время процесса, для поддержки обер-прокурора, «общественный обвинитель» Данчич в своей речи, по крайней мере, откровенно заявил, что, может быть, генерал Сухомлинов и не виновен, но обвинительный приговор должен быть вынесен для удовлетворения возбужденного общественного мнения, что не исключает возможности пересмотра впоследствии всего дела.
Несмотря на такую кошмарную судебную обстановку, Е. В. Сухомлинова была оправдана, хотя ратовавшие всегда против произвола оппозиционные деятели продержали больную женщину в Петропавловской крепости полгода на солдатском режиме. Отвергнуто было присяжными заседателями и прямое обвинение военного министра в измене, и только благодаря второму казуистически поставленному вопросу сенат имел возможность приговорить его к бессрочной каторге. Как это ни странно, но большевистское «правительстве» применило к семидесятилетнему измученному старику «амнистию», и 1 мая 1918 года генерал Сухомлинов был из-под стражи освобожден.
Я привел данные о тех преследованиях и ужасах, которые пришлось пережить бывшему военному министру, перечислил все натяжки, к которым прибегали по этому делу, — но как бы сердечно я ни разделял страданий В. А. Сухомлинова, на первом плане у меня стоит неизгладимый вред, который принесло это дело не только престижу власти, но и авторитеру самого Государя Императора. Это средство политической борьбы было, пожалуй, более опасно для Российской Императорской династии, чем легенда о Распутине.
Этот мой взгляд совпадает с мнением лорда Грея. При посещении Лондона делегацией Государственной Думы в 1916 году он в разговоре с главой делегации, бывшим в то время товарищем председателя Государственной Думы А. Д. Протопоповым, о деле генерал-адъютанта Сухомлинова сказал: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра».
XXI. Мое обратное поступление на военную службу
Указанные мной пагубные последствия, которые повлекла за собой неурядица в гражданском управлении на театр военных действий и вообще вредное влияние войны на государственный строй, бывшие одной из главных причин революции, сделались для меня совершенно ясными во время моей службы сначала в районе фронта, а затем и в Петрограде.
В момент объявления войны я состоял в отставке и в первый же день позволил себе составить письмо к Государю Императору, которому изложил, что вынужденное и продолжительное, вследствие Киевского процесса, мое устранение от деятельности сделалось для меня прямо невыносимым, почему просил, как милости, дать мне возможность в наступившее для России тяжелое время послужить по мере сил Царю и Родине. Это письмо представил Императору генерал-адъютант Сухомлинов.
В высшей степени милостиво Государь отнесся к моей просьбе, и я был вновь зачислен на службу, в ожидании занять какое-либо подходящее место.
10 августа 1914 года военный министр сообщил мне по телефону, что он получил от верховного главнокомандующего телеграмму с приказанием отправить меня и бывшего московского градоначальника генерала А. А. Рейнбота в распоряжение главного начальника снабжений армий Северо-Западного фронта, а генералов графа Бобринского и барона Кноринга на Юго-Западный фронт; при этом генерал Сухомлинов предложил мне выехать немедленно, так как на меня будут возложены обязанности военного генерал- губернатора Восточной Пруссии, что являлось неотложным, вследствие быстрого продвижения наших войск в этой части неприятельской территории. Через день мы все вместе выезжали из Петрограда. Хотя поезд был переполнен, но нам был предоставлен начальником северо-западных железных дорог, гофмейстером Ф. М. Валуевым, отдельный вагон.
Кошмарные дни русской революции слишком тяжелые для нас, старых слуг Императорской России. Не говоря о перенесенных многими из нас нравственных и физических страданиях, мы потеряли за это время и дорогих нам родных и близких знакомых. Вот почему, воспроизводя события этого времени, я не могу иногда невольно не отвлекаться и хоть несколькими словами не вспомнить о погибших друзьях, когда имя их так или иначе связывается с излагаемыми мной событиями. Таким человеком был для меня покойный Ф. М. Валуев — одна из первых жертв «бескровной» русской революции, как заявил мне об этом с гордостью комиссар Временного правительства, стоявший во главе охраны, когда мы, бывшие деятели Царского времени, содержались под арестом в министерском павильоне Государственной Думы.
Ф. М. Валуев был безукоризненно честным и безгранично добрым человеком. Его отношения к подчиненным вызывали к нему всеобщую любовь. Он много послужил военному делу, так как находившиеся под его начальством северо-западные железные дороги составляли главную соединительную артерию Петрограда с театром военных действий. В период мобилизации он работал неутомимо, и железнодорожная служба этой важнейшей линии, по отзывам высших военноначальствующих лиц, была безупречна. Не меньшие труды выпали на долю его супруги О. А. Валуевой, ставшей с самого начала войны во главе всех железнодорожных госпиталей и посвящавшей им в буквальном смысле слова все время. Массу усилий и забот проявила она и на доставление нашим солдатам теплой одежды и подарков. В первый день революции новые «господа», громившие, ранее чрезмерность расходов и роскошь Императорского двора, нашли для себя необходимым путешествовать в царских поездах. От Ф. М. Валуева потребовали назначения такого поезда, на что он, верный слуга своего долга, ответил отказом, после которого сам решил ехать на фронт, навстречу Государю. Время было неспокойное, вследствие чего моего друга сопровождали до вагона священник госпиталя, жена и дочь. По пути к вокзалу они встречали много подозрительных лиц, которых священник упрашивал не трогать столь любимого человека, но во мнении революционеров произвол был преступным только для должностных лиц старого режима, — для себя они считали его естественным даже тогда, когда он выражался в убийстве; уже вблизи вагона к Ф. М. Валуеву подскочили два неизвестных человека и выстрелами из браунинга убили его наповал.
Ночью мы приехали в город Белосток, где находилась квартира главного начальника снабжений, а рано утром я был уже у генерала Данилова, который приказал мне тотчас же явиться к главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта, генералу Жилинскому, так как приказ о моем назначении генерал-губернатором Восточной Пруссии будет немедленно отдан и я должен без замедления выехать к новому месту своего служения. Каково же было мое удивление, когда главнокомандующий, ранее мне знакомый, принял меня очень холодно и заявил, что ему ничего не известно о причине моего вызова, но
