сделало, чтобы прийти на помощь создавшемуся тяжелому положению. В центральной России был построен целый ряд каторжных тюрем, удовлетворяющих последним требованиям науки, а поставленные в них в широком размере арестантские работы утратили совершенно свой прежний характер, который выражался в понятии «каторжный». Ссылка на житье в Сибирь была отменена, и в мое время оставалась еще ссылка на поселение, что, ввиду исключительности этого наказания, применявшегося по нашим уголовным законам очень редко, давало для Сибири очень незначительный преступный элемент.

Оба упомянутые законопроекта были при мне закончены при содействии указанных выше моих сотрудников.

Серьезным делом была правильная постановка арестантского труда. Я застал этот вопрос в блестящем положении: работы были широко организованы. Производимые арестантами изделия удовлетворяли многим из нужд тюремного ведомства, отличались дешевизной, занимали производительно время арестантов и снабжали их при выходе из тюрьмы значительными денежными средствами на первое время свободной жизни. Приобретенные же в тюрьме ремесленные познания давали арестантам возможность производительного труда и вне тюремных стен.

Мне пришлось также обратить внимание и на тюремную дисциплину, которая заставляла желать многого. Например, в одной из тюрем было замечено большое деторождение, как оказалось, вследствие того, что тюремный надзор допускал арестантов в женские камеры. Такие нарушения были немедленно прекращаемы, и я требовал точного исполнения тюремных инструкций.

Летом 1908 года товарищ министра внутренних дел А. А. Макаров, который был моим прокурором, когда я занимал должность товарища прокурора в Москве, сообщил мне, что с 1 января 1909 года он оставляет свой пост ввиду назначения государственным секретарем и что на днях был у него разговор с П. А. Столыпиным о возвращении меня на службу по министерству внутренних дел. Я ни одной минуты не предполагал, что мне предстоит быть заместителем А. А. Макарова, так как считал естественным назначение на эту должность директора департамента полиции М. И. Трусевича и думал, что ввиду высказанного ранее П. А. Столыпиным намерения привлечь меня к полицейской службе, я займу пост директора департамента полиции. В таком смысле я задал вопрос А. А. Макарову, зная, что М. И. Трусевич пользовался его расположением. А. А. Макаров с улыбкой ответил, что я ошибаюсь, проявляя большую скромность: разговор с министром шел о назначении меня товарищем министра и что он, в свою очередь, горячо поддерживал кандидатуру своего бывшего товарища при этом от меня не укрылось, что его отношения к М. И. Трусевичу видимо изменились. «П. А. Столыпин считает этот вопрос решенным, но находит преждевременным официальный с вами по этому поводу разговор», закончил А. А. Макаров нашу беседу.

В октябре разговор об этом повторился у меня с М. И. Трусевичем, но несколько в иной форме. Директор департамента полиции со свойственной ему самонадеянностью сообщил мне о предстоявшем назначении А. А. Макарова.

«Я, конечно, буду назначен его заместителем», — сказал М. И. Трусевич и предложил мне ходатайствовать перед министром внутренних дел о назначении меня директором департамента полиции, выражая полную уверенность, что министр на это согласится. Мне пришлось, с трудом удерживая улыбку, благодарить М. И. Трусевича за его любезность.

12 декабря лейб-гвардии Волынский полк праздновал свой полковой праздник. Муж моей двоюродной сестры, флигель-адъютант Жиркевич, как Волынец, дежурил в этот день при Государе и присутствовал во дворце на семейном обеде. Во время обеда Государь Император заинтересовался его семейным положением, причем выяснилось, что он женат на дочери бывшего командира лейб-гвардии Петербургского полка, в то время покойного генерала от инфантерии А. Н. Курлова.

«А начальник главного тюремного управления Курлов не родственник ли вашей жены? Я вчера назначил его товарищем министра внутренних дел», сказал Государь Жиркевичу.

Последний на другой день прямо с дежурства заехал ко мне, чтобы поделиться радостным для меня известием. По его уходе я сообщил о происшедшем А. А. Макарову, прося его доложить об этом П. А. Столыпину. Через несколько времени А. А. Макаров передал мне, что министр находит в настоящий момент бесполезным скрывать о предстоящем моем назначении и просит меня на следующий день явиться к нему.

«Государь Император не сохранил нашей тайны, — встретил П. А. Столыпин меня, улыбаясь. — Вы видите — я сдержал свое обещание и теперь официально предлагаю вам пост товарища министра внутренних дел».

Я поблагодарил министра, выразив надежду, что буду ему сотрудником, на которого он может положиться, так как всегда доложу ему всю правду, как бы неприятна она ни была, представлю свои соображения совершенно искренно и в конце концов исполню в точности его приказания. В дальнейшей беседе я повторил П. А. Столыпину то, что уже ранее ему докладывал, а именно мой взгляд на постановку дела и службу в департаменте полиции, а главное полное несоответствие моих взглядов с системой М. И. Трусевича. Я высказал предположение, что неожиданность моего назначения и необходимость исполнять распоряжения своего бывшего, хотя и кратковременно подчиненного естественно вызовет у М. И. Трусевича неудовольствие, будет ему при личных свойствах его характера не под силу и, наконец, что, по моему мнению, наша совместная служба ничего кроме вреда делу не принесет. Министр со мной согласился, добавив, что он ни одной минуты не сомневается в уходе М. И. Трусевича и не думает его удерживать.

«Я не допускаю только, — продолжал П. А. Столыпин, — проявления в этом отношении какого-либо протеста в форме немедленной отставки. М. И. Трусевич говорил мне о своей болезни, так что я разрешу ему теперь же отпуск и испрошу к празднику Св. Пасхи высочайшее соизволение на назначение его сенатором. Н. П. Зуев — человек опытный и справится с исполнением обязанностей директора в это переходное время».

Я ответил, что не только в этом уверен, но считаю Н. П. Зуева единственным кандидатом на замещение поста директора департамента полиции.

«Об этом мы успеем еще поговорить, — сказал министр. — А теперь я попрошу вас сегодня же сообщить М. И. Трусевичу о вашем предстоящем назначении и не скрывать от него содержания нашего разговора в части, его касающейся». Я просил П. А. Столыпина избавить меня от этого тяжелого поручения, но получил в ответ, что он на этом настаивает.

Начинался для меня новый период близкой совместной службы с П. А. Столыпиным, и я под впечатлением отрадного для меня чувства оставил министерский кабинет. Вернувшись домой, я по телефону сообщил М. И. Трусевичу, что хотел бы его видеть вечером по очень важному делу, и получил приглашение приехать к нему в 8 часов. Я считал своим долгом осведомить о предстоявшей перемене в моем служебном положении министра юстиции, так как для него возникал вопрос о моем заместителе, а оставление мной поста начальника главного тюремного управления было для него совершенно неожиданно. Тотчас же я отправился к И. Г. Щегловитову, который, по крайней мере внешне, был очень удивлен и огорчен моим уходом. Он спросил мое мнение, кто мог бы меня заместить, и я указал ему на моего помощника Г. Ф. фон Беттихера, выразив полную уверенность, что его продолжительная служба по тюремному ведомству является ручательством успешности такого выбора. И. Г. Щегловитов ответил, что он всецело разделяет мое мнение о фон Беттихере, но считает его назначение невозможным, так как фон Беттихер, несмотря на 27-летнюю службу в России, плохо владеет русским языком, что делает невозможными обязательные его выступления в Государственной Думе.

«А какого вы мнения о бывшем прокуроре Московской судебной палаты С. С. Хрулеве?» — спросил министр.

На это я ответил, что давно знаю С. С. Хрулева, с которым мы начали службу молодыми людьми при Н. В. Муравьеве, считаю его умным и талантливым человеком и нахожу, что среди старших чинов судебного ведомства едва ли найдется более подходящее для этой должности лицо.

В тот же день я сообщил о моем назначении фон Беттихеру, передав ему сущность своей беседы о нем с министром юстиции, со взглядом которого согласился сам фон Беттихер. Новый начальник, по- видимому, не был для него очень приятен, так как о С. С. Хрулеве, чего я, впрочем, не знал, установилась среди подчиненных репутация крайне требовательного и сурового начальника.

Таким образом прошел весь день, хотя меня ни на минуту не оставляла мысль о предстоявшем вечером неприятном свидании.