многомиллионным делом, охватывавшем всю Россию, инспектора Мельникова, осуществлявшего все тюремное строительство, и профессора Дриля, ведавшего колониями для малолетних преступников. Эти выдающиеся работники возглавлялись опытным и отличавшимся своей добросовестностью и рыцарской прямотой, моим помощником Г. Ф. фон Беттихером.
В главном тюремном управлении мне впервые пришлось войти в непосредственные отношения с некоторыми из представителей либеральных партий, которые, как я думал, встретят меня крайне враждебно, ввиду моей бывшей службы. Очень характерным является мой первый служебный разговор с профессором Дрилем. Я знал, что он — либерал не только на словах, но что в то же время он — искренний и убежденный гуманист, особенно в области исправления и воспитания малолетних преступников. Нельзя сказать, чтобы я всецело разделял его взгляды. Близкое знакомство с колониями для малолетних преступников на практике показало мне, что без мер обойтись невозможно, но что изменить взгляды профессора Дриля в этом отношении будет также весьма трудно, в особенности путем начальнического воздействия. Я решил идти прямым путем и при первом знакомстве с профессором Дрилем высказал ему предположение, что он встречает своего нового начальника в моем лице без особой симпатии, в силу распространившихся слухов о моей суровости, и прибавил, что я могу не всегда соглашаться с ним, но отношусь с глубоким уважением к искренности его убеждений. Вследствие этого он может быть уверен, что я с полным вниманием буду выслушивать, все его доклады, тем более что они в моих глазах имеют достоинство мнения знатока своего дела. Его соображения всегда будут привлекать мое серьезное внимание при разрешении того или другого вопроса, но что, поставленный во главе тюремного управления, я считаю своим служебным долгом сохранить за собой последнее решающее слово начальника. В дальнейшей совместной работе с профессором Дрилем у нас бывали случаи несогласия во мнениях, но мы, имея в виду, главным образом, успех дела, всегда находили способ прийти к известному соглашению. Мы расстались, сохранив взаимное уважение и приязненное чувство, которые нашли себе выражение в прощальной речи профессора Дриля при оставлении мной поста начальника главного тюремного управления.
Во главе законодательной части стоял другой либеральный деятель М. М. Боровитинов, читавший лекции по уголовному праву в Императорском училище правоведения. Его предположения по законодательным вопросам страдали теоретичностью и многословием. Приходить с ним к соглашению представлялось несколько трудным, но тем не менее наша совместная работа носила на себе дружеский характер, а слишком большая отвлеченность его взглядов умерялась помощником статс-секретаря Государственного Совета Липским, который состоял в роли юрисконсульта при главном тюремном управлении и всегда руководствовался практическими соображениями.
Эти последние два мои сотрудника сыграли потом значительную роль в Финляндии, занимая: Липский — должность помощника генерал-губернатора, а Боровитинов — вначале должность директора генерал- губернаторской канцелярии, а впоследствии вице-президента Финляндского сената.
При ближайшем ознакомлении с делами главного тюремного управления я нашел, что тюрьмы Российской Империи переполнены более чем вдвое. Быстро развивавшийся в них сыпной и брюшной тиф требовал найма дополнительных помещений, а ежедневно поступавшие из провинции сотни телеграмм указывали, что местные поставщики, ввиду крайней задолженности тюремных комитетов, зависевшей от недостатка отпускаемых главным тюремным управлением средств, не хотели более продолжать поставок в долг. Единственным спасением было увеличение бюджета. Работы в этом направлении, а именно по составлению сметы на наступавший год, были уже закончены при моем предместнике. Мне оставалось только подумать над сокращением возможных расходов. По практике главного тюремного управления хозяйственное отделение отдавало заказы на необходимые для тюремных работ материалы отдельным поставщикам по своему усмотрению. Я нашел такой способ мало практичным, особенно после разговора с крупнейшим из поставщиков пряжи Коншиным, который в конце нашей беседы сразу уменьшил цену на две копейки на пуд. Я не имел никаких оснований заподозрить моих подчиненных в злоупотреблениях, но не мог не указать на непрактичность порядка сдачи и приказал впредь придерживаться принципа соревнования, что дало при первых же поставках значительное понижение цен, а следовательно, и большую экономию. Обсуждение сметы в Государственной Думе, при котором я впервые выступил, прошло благополучно, и Государственная Дума не уменьшила испрашиваемых кредитов. Однако и эта увеличенная смета оказалась далеко недостаточной. Я отдал распоряжение начать подготовку новой сметы со значительным ее расширением.
Самое серьезное препятствие намеченному увеличению я встретил ранее внесения сметы в Государственную Думу, во-первых, в междуведомственном совещании при главном тюремном управлении, а во-вторых, и, совершенно неожиданно, в Совете Министров. В обоих заседаниях определенно проявилась финансовая система бывшего в то время министром финансов В. Н. Коковцова. Эту систему правильнее было бы назвать казначейской: министерство финансов не исходило из положения, какие расходы действительно необходимы ведомству, а, исчислив предварительно, по государственной росписи, предполагаемые доходы и расходы, указывало своим представителям в совещании на ту сумму, которую оно может дать ведомству для заключения росписи без дефицита. Таким образом, центр внимания был обращен не на изыскание средств новых государственных доходов, а на сокращение расходов путем арифметического прибавления остатка по бюджету к бывшим, и признанным недостаточными, расходам. Зная размер остатков, представители ведомства министерства финансов и действовавшего с ними солидарно государственного контроля оспаривали каждую копейку и накидывали, после долгих препирательств, по отдельным статьям предназначенные на этот предмет их начальством суммы. То же повторилось и в междуведомственном совещании при обсуждении сметы, о котором я говорил, — и хотя мне удалось добиться некоторых увеличений, но таковые были очень незначительны, и я, с разрешения министра юстиции, внес выработанную в главном тюремном управлении смету в Совет Министров с пререканиями. Заседание происходило под председательством П. А. Столыпина, но, к сожалению, в отсутствие министра юстиции, которого заменял его товарищ сенатор Гасман. Последний страдал, как это часто встречалось в то время, боязнью перед министерством финансов, от которого зависело очень много в благополучии ведомства. В. Н. Коковцов в очень резкой форме возражал против сметы тюремного ведомства, причем не постеснялся признать и указанную выше систему, заявив, что у него остается около 20 миллионов, которые он предлагает ведомствам делить между собой, как им угодно. Сенатор Гасман оппонировал очень слабо. Тогда я просил П. А. Столыпина предоставить мне слово. Не скрою, что я был сильно возбужден нападками В. Н. Коковцова и позволил себе возражать министру финансов в такой форме, которая в те времена считалась недопустимой для второстепенного представителя ведомства министерства юстиции. Я указал, что большинство расходов, о покрытии которых я ходатайствовал, точно исчислены в представлении, имеют своим предметом продовольствие арестантов в условиях тифозной эпидемии, что я никаких личных целей не преследую, так как имею достаточно средств для ежедневного обеда. Мое настояние есть результат безусловной необходимости. Я ждал резкой отповеди В. Н. Коковцова, не стеснявшегося в своих возражениях к стоявшим ниже его по рангу лицам, как П. А. Столыпин заявил, что он всецело разделяет мое мнение и полагает, что смета должна быть утверждена. Пожав плечами, министр финансов молча отодвинул от себя бумаги. Совет Министров смету утвердил, что впоследствии одобрила и Государственная Дума.
Из законодательных вопросов, занимавших главное тюремное управление в мое время, главными были вопросы о замене каторжных работ в Сибири содержанием в центральных тюрьмах средних губерний России и прекращение ссылки в Сибирь.
Положение каторжных тюрем в Сибири привлекало к себе внимание моих предместников в течение долгого времени, так как все они признавали, что состояние каторги далеко неудовлетворительно, что было подтверждено докладом специально командированного для этой цели инспектора главного тюремного управления Грана, после обзора им сибирских мест заключения.
Прежде всего каторжные тюрьмы состояли в двойственном подчинении главному тюремному управлению и непосредственно — иркутскому генерал-губернатору, что вызывало нежелательные трения. Было очень трудно, ввиду отдаленности, найти для заведования каторгой персонал, который удовлетворял бы требованиям, предъявляемым к личному составу тюремных учреждений тюрьмоведением. Недостатки надзора усиливались также трудностью контроля за ним, а это ставило начальников тюрем в положение, почти ни от кого не зависимое. Если прибавить к этому общий недостаток кредитов по тюремному ведомству, то станет очевидной необходимость коренной реорганизации каторги, тем более что правительство признало нежелательность наводнения Сибири преступным элементом. Главное тюремное управление много
