законами норм. Благодаря этому в корпусе жандармов начали выделяться так называемые розыскные офицеры, ставшие в неприязненные отношения к рядовым чинам корпуса. М. И. Трусевич измерял достоинство розыскных офицеров по количеству сообщенных ими сведений, забывая, что в известной местности революционное движение может совсем не существовать или проявляться в крайне слабой форме, чего, конечно, нельзя ставить в вину лицу, заведующему политическим розыском в такой местности. В этом направлении директора департамента полиции надо, по моему мнению, искать зачатки так называемой провокации. Я далек от мысли обвинять М. И. Трусевича, что он был ее творцом, но он, несомненно, был ее бессознательным попустителем, несмотря на грозные циркуляры о недопущении провокации. Розыскные офицеры стали считать себя в каком-то исключительном положении: они совершенно игнорировали местную администрацию, даже в лице ее старших чинов, а рознь между ними и остальными офицерами корпуса подрывала дух этой воинской части.

Указанные мной личные свойства М. И. Трусевича внесли в работу по политическому розыску еще и другой крупный пробел, который выразился в фактическом выделении Петербургского охранного отделения из числа органов, подведомственных департаменту полиции. Начальник этого охранного отделения стоял совершенно обособленно: он имел личные доклады у директора департамента полиции, товарища министра внутренних дел, заведующего полицией и даже у министра внутренних дел. К директору департамента направлялись непосредственно донесения охранного отделения, и эти бумаги не всегда попадали в департамент полиции или поступали в него несвоевременно и с готовыми уже распоряжениями директора, которые, ввиду указанной обособленности охранного отделения и неизвестных департаменту личных докладов в этой области, были не всегда понятны. Петербург был, несомненно, центром революционного движения, и, не зная детально, что в нем происходит, департамент полиции был поставлен в очень затруднительное положение в деле руководящих указаний остальным розыскным учреждениям Империи. Характерным примером служит дело о социал-демократической фракции Государственной Думы, послужившее основанием к ее роспуску. Департамент полиции узнал только о самом роспуске, когда за несколько часов до распубликования указа получилось приказание директора оповестить об этом событии местную администрацию для принятия с ее стороны необходимых предупредительных мер. Для меня этот пробел несколько заполнялся, благодаря личным прекрасным отношениям заведующего тогда особым отделом департамента полиции А. Т. Васильева с чинами Петербургского охранного отделения, которые в то же время симпатично относились и ко мне.

В июле директор департамента полиции уехал в отпуск. В день отъезда я утром беседовал с ним и он, давая мне указания по политической части, выразил надежду, что в его отсутствие у меня не возникнет никаких осложнений с вступающим в исправление должности директора, старшим вице-директором Н. П. Зуевым, на что я ответил, что я уважаю и люблю Н. П. Зуева, у меня с ним самые лучшие отношения и никаких недоразумений быть не может.

В тот же день во время обеда меня неожиданно по телефону вызвал М. И. Трусевич, прося быть у него немедленно, так как через два часа он уезжает в отпуск. Он объявил мне о только что полученном распоряжении министра передать мне на время своего отсутствия управление департаментом полиции. Сообщая об этом, М. И. Трусевич был видимо недоволен, но зато такое приказание вызвало полное удовольствие Н. П. Зуева, который, заведуя всегда в качестве вице-директора административной частью департамента, очень неохотно занимался политическим отделом, когда ему приходилось исправлять должность директора департамента полиции.

Особых происшествий за время моего управления департаментом не было, но это дало мне возможность ближе ознакомиться с отношением П. А. Столыпина к делам департамента полиции. Каждую неделю два раза я являлся к министру с докладом, который происходил в присутствии товарища министра А. А. Макарова. Доклад длился с 11 час. утра до 3 или 4 часов дня с кратким перерывом для завтрака в семье министра. П. А. Столыпин живо интересовался всеми делами и, хотя при первом разговоре перед моим назначением в департамент полиции заявил, что он не считает себя знатоком полицейского дела, но отдаваемые им при докладах распоряжения поражали своей вдумчивостью и определенностью. Приходилось удивляться, как быстро он схватывал сущность дела; работать с ним было очень приятно, так как его решительность и твердость невольно поднимали дух докладчика. Я до сих пор сохранил о П. А. Столыпине самую лучшую память, уважение и любовь, которые я питал к нему при жизни и которые не изменились и после его всеми оплакиваемой кончины. Вот почему в своих воспоминаниях о совместной служебной деятельности я не могу пройти молчанием и отношения его ко мне, как человека.

29 июля, поздно вечером, я получил от министра Императорского Двора, барона Фредерикса, письмо о воспоследовавшем правительствующему сенату высочайшем указе о назначении меня в должность шталмейстера Высочайшего Двора. Приказ об этом должен был быть опубликован на другой день, по случаю рождения Наследника Цесаревича. В это утро приходился мой очередной доклад министру, но П. А. Столыпин предупредил А. А. Макарова и меня, что он примет доклад после молебствия о здравии Наследника, в церкви Елагинского Дворца,[7] и просил нас приехать к богослужению. Мы застали министра и его семью в церкви. По окончании молебна П. А. Столыпин сердечно поздравил меня с Монаршею милостью, добавив: «Это вам награда за Киев». Мы приступили к докладу, прерванному затем обычным завтраком. На этот раз за столом присутствовала супруга министра, которая обыкновенно вставала очень поздно и к завтраку не выходила. Я в первый раз увидел Ольгу Борисовну, которую считали все высокомерной и резкой, что даже ставилось в вину П. А. Столыпину. Супруга министра проявила ко мне полную любезность: поздравила меня с высоким назначением и выпила бокал шампанского, которое было подано по случаю моего пожалования. О. Б. Столыпина очаровала меня своим обращением, и я могу сказать, что при всех наших последующих встречах первое мое впечатление не изменилось и я никогда не встречал с ее стороны иного ко мне отношения.

Моя служба в департаменте полиции закончилась при тяжких обстоятельствах. В ноябре я как-то засиделся в департаменте, благодаря большому количеству дел. Около семи часов вечера в моем кабинете раздался звонок телефона, — я узнал голос М. И. Трусевича, который сообщил мне, что полчаса тому назад тяжело ранен, в помещении главного тюремного управления, его начальник А. М. Максимовский и просил отправиться немедленно на место преступления совместно с заведующим особым отделом А. Т. Васильевым, который тоже еще находился в департаменте полиции, и разобраться в происшедшем террористическом акте. Мы сейчас же поехали в главное тюремное управление. Максимовский был уже увезен в больницу, где во время операции скончался. В помещении главного тюремного управления мы застали министра юстиции И. Т. Щегловитова, Петербургского градоначальника, прокурора Петербургской судебной палаты Г. К. Камышанского, чинов прокурорского надзора и следственной власти; тут же находился и помощник начальника Петербургского охранного отделения подполковник И. Н. Астафьев. Из беседы с этими лицами я узнал, что вечером в главное тюремное управление явилась какая-то женщина с просьбой о свидании с Максимовским. Он был занят, вследствие чего просительница оставалась в приемной комнате, где в то время находился в ожидании представления начальник одной из уездных тюрем. Едва Максимовский появился на пороге своего кабинета, как ожидавшая женщина произвела в него несколько выстрелов из браунинга и затем бросилась к окну, намереваясь выбросить на улицу револьвер. Начальник тюрьмы задержал преступницу, которая и не могла выполнить своего намерения. Это обстоятельство сохранило жизнь И. Г. Щегловитову, петербургскому градоначальнику и мне. Террористическая группа, в состав которой входила и задержанная женщина, совершила свой набег на столицу из Финляндии, — во главе ее стоял латыш, под кличкой «Карл», бывший ранее письмоводителем у одного из лиц судебного ведомства в г. Риге. Группой было решено, что если убийце Максимовского, опознанной одним из чинов департамента полиции и оказавшейся Евлалией Рогозинниковой, удастся выбросить револьвер на улицу, то это служило бы сигналом для остальных членов группы занять немедленно места около квартир министра юстиции, петербургского градоначальника и моей, в уверенности, что мы поспешим выехать на место происшествия. Между тем, благодаря задержанию Рогозинниковой начальником тюрьмы условленный сигнал не был дан, и участники группы поспешили скрыться в Финляндию.

Я вошел в кабинет помощника начальника главного тюремного управления. Рогозинникова стояла опершись на письменный стол и, на мой вопрос о ее фамилии, ответила, что дело властей установить ее личность. По выходе из кабинета я спросил прокурора судебной палаты, был ли произведен у Рогозинниковой обыск, на что получил утвердительный ответ. Затем, из разговоров с другими чинами прокурорского надзора и судебным следователем, оказалось, что такового произведено не было. Тогда я