— Да. И чем дальше, тем больше меня это напрягает. Я уже даже начал бояться детей. Потому, что вижу, насколько серьезно подростки это могут воспринимать. И я начинаю бояться разговора по душам, боюсь испортить то, что Господь в этих детях созидает Сам. Боюсь на новый, впервые в истории это юной души рожденный вопрос, ответить старой «домашней заготовкой».
— С другой стороны, человек, имея определенную власть, может употребить ее во благо.
— Нет-нет. О власти я не мечтал никогда. А сейчас тем паче. Возможность сделать карьеру у меня была и в церковной сфере и в светской. Но, к счастью, я домосед и интроверт, и просто слишком ленивый человек.
— В чем видите сейчас свое «предназначение», если говорить высоко?
— Нет у меня мессианских комплексов, поэтому никаких там предназначений, начертаний, знаков небес…
Но неправдой будет и сказать, будто я ощущаю свою жизнь совсем-совсем рядовой. Вот строки Алексея Дидурова, в которых я узнал себя:
И глядя из ночи на дом — Дом яви, были и надежд, Бродя вокруг него окрест, Я часто думаю о том, Что мне немногое дано:
Чем, для чего и отчего
И жить, и умереть равно
На стогнах града моего —
Под княжьей неживой рукой, Под эхом Жуковских копыт, Под небом тяжким, словно быт, Застыну — и словлю покой:
Замрет Садовое кольцо, Отпустят сердце кольца лет, На частное мое лицо
Прольется общий лунный свет, И я вздохну, поняв одно
В итоге ночи и ходьбы —
Что мне немногое дано, Но вдруг да хватит для судьбы…
— Но цель-то в жизни вы какую-нибудь для себя ставите? Совсем без этого человек, наверное, не может. Надолго ли хватит только инстинкта самосохранения…
— Тоже немного запоздавший в моей жизни вопрос. Лет двадцать назад я бы очень четко и высокими словами вам ответил на него. Но сейчас… Есть слова, которых я стараюсь избегать: «служение», «миссия» и тому подобное. Чтоб не «звездило». Есть работа — ежедневная, очень интересная. Очень хорошо оплачиваемая — радостными и живыми глазами людей. Мне очень радостно видеть, как изменяются глаза, лица людей, а порою и судьбы.
— А кто же будет спасать Россию, если не вы?
— Как кто? Батюшки, что работают в синодальном отделе взаимодействия с Вооруженными силами Российской Федерации! Они плохо справляются со своими обязанностями — не могут уже который год договориться с офицерами Кантемировской дивизии о том, чтобы те организовали экскурсию в Останкино силами одной танковой роты. Ведь чтобы возродить нацию, нужно для начала возвратить телевидение русскому народу. А иных методов решения этой проблемы я уже не вижу.
Телевидение у нас противоестественно. Естественно — это как живут фруктовые деревья. Они сначала именно цветут, и лишь потом распускают листья. То есть сначала — забота о будущем, о детях, а лишь потом — свое собственное пропитание.
Поэтому и проклята смоковница Христом: на ней были листья, но не было плодов. Значит — она стала жить ради себя, не зацветя…
А сегодня идет реклама именно такого стиля жизни — «бери от жизни все». Как ни странно, такая предельная жизнерадостность «поколения пепси» на самом деле несет смерть. Потому что если ты хочешь взять от жизни все, значит, не сможешь подарить эту жизнь своим детям, пожертвовать кусочком своего комфорта ради них.
Ну, смотрите, май 2007 года. На нашем календаре — день святых Кирилла и Мефодия, а у «общечеловеков» — «всемирный день пидора». Вроде и гей-парад в Москве запретили. Но в эту ночь первый канал показал фильм «Небесные подруги» — о трагической любви двух лесбиянок. На следующую ночь — уже по «СТС» идет кино о любви двух мальчиков, учеников школы, которые пронесли чувство друг к другу до гроба. Но если в первом фильме хотя бы сцен постельных не было, то во втором все было показано предельно физиологично…
— И часто Вы по ночам кино смотрите?
— Ну, тут уж так получилось. Те дни я был в Красноярске. Разница с Москвой — четыре часа, уснуть не удавалось, и потому появилась возможность ознакомиться с ночным телезоопарком. Но дело не в том, что смотрел, а в том, что нам показывали.
Пропаганда гомосексуализма — это шаг в могилу хотя бы по той простой причине, что это — бездетный тупик. В этой рекламе все может быть очень утонченно, со вкусоми стилем, там могут играть прекрасные актеры, но это все равно аромат смерти. Потому что детей при однополых отношениях быть не может. Есть старая русская народная сказка: «Жил-был царь, и было у царя три сына. Выросли сыновья, надо их женить. И царь задумался, как бы их пристроить так, чтобы потом раздоров в царстве не было. И нашел выход: первого сына женил на втором, второго — на третьем, а третьего — на первом. Тут и сказочке конец, и роду царскому —… тоже».
— Но ведь и у монахов нет детей. Это тоже лик культуры смерти?
— На совести каждого настоящего монаха больше детей, чем у любой матери-героини! Потому что монах помогает людям, обращающимся к нему за советом, пережить семейные кризисы, не развестись, не пойти на аборт… Так что не без монашеских советов рождаются дети, которых при иных обстоятельствах просто не было бы на свете!
— У людей есть определенные консервативные представления, в которые ваш образ, ваша манера говорить может не вписываться. Бывали какие-то нарекания по этому поводу?
— Бывали, конечно. И у людей светских, в том числе. Таким людям хотелось бы видеть в церкви своеобразный памятник прошлому. Это же очень удобно. Если церковь в прошлом, то при всем уважении к ее «наследию», ко мне она не имеет никакого отношения. В музей можно зайти, полюбоваться, поизучать, но для жизни надо из музея выйти. И уж тем более не признается право на вмешательство мумии в мою современную жизнь. Ну, вот даже своим языком я говорю людям: «Православие — не древность, не музей». Да и вообще моя речь звучит вне храма и ради нецерковных людей. Здесь на нашем «церковнокитайском» языке, языке семинарии XIX века вообще нельзя говорить.
— Ваша популярность необычна не только в Православной среде. Чем она вызвана? Откуда такой интерес к вам со стороны светских журналистов?
— Когда вышла моя книжка «Как делают антисемитом», я полагал, что на этом мои контакты с федеральными телевизионными каналами закончатся. Но этого не произошло, хотя какая-то пауза на некоторое время возникла… А вообще иногда мне кажется, что с некоторыми из наших знаменитых журналистов нужно общаться как с собаками. В хорошем смысле этого слова! Я сам собачник — собак люблю, а кошек ненавижу. Более того, считаю, что по своим грехам я в следующей жизни сам стану собакой. И собаками не обзываю никого. Но просто есть такое правило общения с собаками: ты можешь говорить им любые слова, самые гадкие и мерзкие — ей это не важно, а важна интонация. Ты можешь говорить: «сволочь ты рыжая», «гадина ты безумная», — но с доброй интонацией. И собака реагирует на это положительно. Так и журналисты реагируют не на содержание, а на общую красоту речи. Им важно, чтобы речь была динамичная, с шутками, с парадоксами. Они готовы за это и Дугина терпеть, и Жириновского, и меня…
— Вас не раздражает, что вы вписались в этот сомнительный ряд? Вам это легко дается?
— Для меня это форма послушания. Есть слова апостола Павла: «Любовь всему верит». Когда я иду на какую-то телевизионную передачу, я понимаю, что скорее всего самое главное в моем выступлении вырежут. Но если это «обрезание» будет хоть немного аккуратным, что-то из моих слов все же дойдет до зрителя… И потому я не отказываюсь от телеэфиров.
— И все же ваше подыгрывание молодежным аудиториям вызывает осуждение у церковных людей…
