состоянии преодолеть прыжком слишком высокие для него стены, вволю резвился на пользу своему здоровью, а кроме того, выполнял роль сверхбдительного часового, предупреждающего о любых опасностях. Сегодня вечером, однако, собаки близ дома не оказалось, ни на свист, ни на зов Бурдона она не явилась, и в конце концов бортник был вынужден запереть входную дверь, оставив Хайфа снаружи, а сам отыскал шкуру, на которой спал, и вскоре заснул.

В полночь он почувствовал чью-то руку на своем плече. Это капрал старался его растолкать. Бурдон моментально вскочил на ноги и схватился за ружье.

— Слышал, Бурдон? — спросил капрал чуть ли не шепотом.

— Слышал? Что именно? Я спал как убитый, словно пчела зимой.

— Рожок! Рожок трубил дважды, вскоре, думаю, протрубит еще!

— Рожок висел у двери шэнти, раковина — тоже, нетрудно проверить, там ли они еще.

Для этого требовалось всего лишь обогнуть стены дома, чтобы оказаться на противоположной его стороне. Там Бурдон и капрал удостоверились в наличии вещей, нащупав их, и в этот миг в ворота ударилось нечто тяжелое, как если бы ктото проверял их на прочность. Толчки повторились еще несколько раз, причем с такой силой, что казалось, еще немного — и бревна не выдержат. Оба мужчины поспешно пробежали те несколько шагов, что отделяли дверь шэнти от ворот, и убедились, что нарушителем спокойствия являлся мастиф, пытавшийся войти внутрь. Бортник впустил собаку, которую отучили лаять, хотя это крупное сильное животное и без того предпочитало полагаться на свои силы, а не сотрясать звуками воздух. Могучие псы этой породы редко страдают шумливостью, этим пороком грубиянов как среди людей, так и среди собак, к месту и не к месту производящих страшный шум вокруг себя и источающих яд злобы. Хайфа, однако, в дополнение к этой природной склонности с детства приучили без особой нужды не выдавать свое присутствие лаем; поэтому здесь, на прогалинах, под сенью вековых дубов он редко разевал свою огромную пасть. Если же это случалось, то его лай напоминал рык льва в пустыне.

Едва желание пса было исполнено и его впустили внутрь, как им овладело не менее сильное желание тут же выйти обратно. Это означало, как хорошо знал Бурдон, что Хайф учуял поблизости предмет или человека, которых раньше он в окрестностях не встречал. Посоветовавшись с капралом, Бурдон разбудил Быстрокрылого и поставил часовым у ворот, а сам с Флинтом вышел наружу Капралу, храброму как лев, эта вылазка была по душе, хотя он и предполагал встречу с дикарями, в отличие от бортника, грешившего на медведей.

Бортник и капрал руководствовались в своих действиях недвусмысленным приглашением собаки, поэтому в полном соответствии с логикой решили пустить ее впереди себя. Перед выходом они тщательно проверили свое вооружение — заряжены ли ружья, наполнены ли порохом рог и подсумок — и вытащили ножи из ножен. Кроме того, капрал приставил «шатык» — так он называл грозное сверкающее навершие, обычно венчающее конец мушкета, которому отдал предпочтение, тогда как бортник выбрал себе более современную западную винтовку.

Выходя в полночь из шэнти, которую капрал Флинт назвал «гарнизон Медовый замок», ни он, ни бортник не испытывали особых опасений, уповая на встречу всего лишь с четвероногим противником, несмотря на то что, по утверждению досточтимого капрала, тот слышал звук рожка. Их предположения подтверждались и тем, куда устремлялась собака, которая служила им своего рода проводником. Правда, Бурдон не позволял послушному мастифу удаляться слишком далеко, заставляя Хайфа идти рядом с собой.

Сначала мужчины приблизились к куще деревьев, под которыми располагалась кухня. Собака несколько раз останавливалась, принимаясь выть и ворчать и вообще выражать всеми имеющимися в ее распоряжении способами беспредельное нежелание следовать в этом направлении. Ее протест принял в конце концов столь решительные формы, что бортник сказал спутнику:

— Насколько я себе представляю, капрал, нам лучше положиться на мастифа. Никогда я еще не видел, чтобы он с такой определенностью желал идти не в эту сторону, а в другую. Нос у Хайфа на славу, мы смело можем ему довериться.

— Вперед! — вскричал капрал, быстро поворачивая вслед за собакой. — Давай договоримся, Бурдон, вот о чем: ты нонче в нашей вылазке будешь за авангард, а я — за главный отряд. При встрече с врагом ты отбиваешься, как можешь, затем отходишь, и в бой вступают основные силы. Я же более всего рассчитываю на мой шатык, нет ничего лучше, чтобы проткнуть индея. Враг под моим напором отступает, и тут мы открываем сильный перекрестный огонь. Кавалерии у нас нет, так пес сослужит верную службу, поддерживая связь фронта с флангами.

— О Боже, капрал, ты помешан на твоей профессии ничуть не меньше, чем пастор Аминь на своих идеях о потерянных племенах. Боюсь, что еще до конца лета этих потерянных племен отыщется на наших прогалинах больше, чем мы желали бы видеть. Пойдем, однако, за собакой, посмотрим, куда она нас приведет.

И они быстро зашагали следом за мастифом, помчавшимся к деревьям с особенно густой кроной в самом конце прогалины, где небольшой приток Каламазу, спустившись с холма, бежал по лощинке к этой главной водной артерии края, куда несли свои воды все окрестные реки и ручьи. Бортник хорошо знал это место: часто, взмокнув от работы под палящим солнцем, он приходил сюда испить воды из речушки и отдохнуть в тени развесистых дубов, простерших свои ветки над лощиной. Короче говоря, на расстоянии нескольких миль от Медового замка не нашлось бы второго такого места, где можно было встретить не только прохладу и чистую воду, но и надежное убежище. Того, кто захотел бы спуститься в лощину, вернее на ее дно, укрыли бы от любопытных взоров вершины и листья деревьев, разросшихся на ее склонах и образовавших большую рощу. Мастиф решительно направился в сторону большого родника, бившего в самом начале лощины и служившего истоком речушки. Бортник понял смысл его действий, догадавшись по некоторым признакам, что там могут находиться индейцы: он заметил на земле следы, красноречивее любых слов говорившие о том, что здесь кто-то провел ночь, или, выражаясь на жаргоне Запада, «разбил лагерь». Оценив своим быстрым умом это обстоятельство в сочетании со звуком рожка и поведением мастифа, бортник заключил, что у них есть все основания для подозрений. Поэтому они с величайшей осторожностью вступили в лес, окружавший родник и небольшой овальный участок ровной почвы наподобие маленькой лужайки. Хотя Хайфу явно не терпелось рвануться вперед, он держался неотступно у ноги хозяина.

— Видишь, капрал, — прошелестел бортник, — сдается мне, что мы выследили нескольких дикарей в их норах. Давай обогнем родник и спустимся на дно лощины — туда, где деревья образуют непроходимую чащу. Ты видишь это?

— Вроде да, — бесстрашно ответил капрал, твердый как кремень. — Ты спрашиваешь, вижу ли я огонь?

— Вот именно. Краснокожие разожгли костер Совета и собрались вокруг него, чтобы поговорить. Ну и что ж, пусть себе слушают друг друга, коли им так нравится. Нам от этого ни холодно ни жарко.

— Вот уж не знаю. Когда главнокомандующий призывает к себе старших военачальников, обычно в результате что-нибудь да происходит. Как знать, а вдруг этот самый Совет созван для того, чтобы решить, не взять ли наш новый гарнизон в осаду или не пойти ли на него в атаку? Осторожный солдат всегда готов к худшему.

— Раз Питер с нами, бояться нечего. К его словам прислушиваются все краснокожие. До тех пор пока он живет у нас, нет никаких оснований для опасений. Но лужайка уже близко, нам осталось лишь продраться сквозь эти кусты, производя при этом как можно меньше шума. Собаку я придержу.

Мудрое животное вело себя воистину поразительно. Хайф, казалось, не хуже мужчин понимал, сколь необходимо продвигаться тихо, и ни разу не сделал попытки опередить хозяина хотя бы на длину своего туловища. Мало того, иногда он даже отыскивал более удобные лазейки сквозь кусты подлеска и, проявляя сообразительность, достойную человеческого существа, показывал эти проходы своим спутникам. Он не