таких колдунов не обижают — можно не слушать, что говорит, — скальп брать нельзя.

— Рад это слышать, Быстрокрылый, — я уж было решил, что ничей скальп не уцелеет, если ты до него доберешься. А вот солдату что здесь понадобилось, а? Сдается мне, солдату есть чем заняться в гарнизоне, что в верховьях озера. Кстати, Быстрокрылый, а что ты сделал с письмом к командиру Форт-Дирборна, в котором сообщалось о войне?

— Жевал, как кусок табак, — отвечал чиппева, — да, все сжевал, чтобы потаватоми не взяли и не дали читать человеку короля Георга. Плохо в такое время хранить письмо.

— Вряд ли генерал, который дал тебе письмо, поблагодарит тебя за услугу.

— Благодарит — все равно; платит — все равно; теперь письмо не нужно.

— Откуда ты знаешь? Письмо могло бы предупредить гарнизон о нападении врага.

— Они уже там. Гарнизон все убиты, взяли скальпы, а другие взяли в плен. Слышал, как говорили потаватоми.

— Не может быть! И Макино и Чикаго — в руках врагов! Видно, Джон Бульnote 70 долго обрабатывал дикарей, что они так быстро собрались воевать!

— Точно — долгая работа, сколько помню. Про Великого Отца из Монреаля говорили всегда.

— Наверно, ты прав, чиппева; но вот и наши гости — посмотрим, что они нам скажут.

Каноэ подошло достаточно близко, так что можно было различить черты лиц и одежды без помощи подзорной трубы, — собственно говоря, столь подвижное суденышко должно было вот-вот пристать к берегу. По мере приближения незнакомцев наблюдения бортника подтвердились. На носу и вправду восседал солдат в рабочей форме, и у него в ногах лежал мушкет, из тех, что линейные войска получают от правительства. Что же до того, кто сидел посередине, то и его бортник определил так же безошибочно, как и гребца на корме. Каждый из них, можно сказать, был в своей форменной одежде: поношенное, вернее, почти вконец сношенное черное одеяние «священника» выдавало его мирные намерения, как военная куртка и кепи его сурового и закаленного спутника выдавали профессию солдата. Что же до краснокожего, то Быстрокрылый сообщил, что пока не может определить его племя, хотя по его осанке, одежде и поведению можно узнать вождя, и притом одного из высших, как показалось чиппева. Еще через минуту нос лодки зашуршал по прибрежной гальке.

— Саго, саго, — заговорил солдат, вставая, чтобы шагнуть на берег, — саго вам всем, друзья, и надеюсь, что мы прибыли в дружеский лагерь.

— Добро пожаловать, — ответил бортник. — Мы рады всем гостям здесь в глуши, но я еще больше рад и тому, что ты, судя по одежде, ветеран одного из полков дядюшки Сэмаnote 71.

— Так точно, мистер Бортник — ведь это твое ремесло, судя по горшочку для меда и подзорной трубе, что у тебя в руках, да и по прочим приметам. Мы направляемся в Макино и надеемся быть приняты в вашу компанию как друзья.

— А что вы собираетесь найти в Макино — американский гарнизон или английский?

— Да уж ясно, что наш собственный, — ответил солдат, отрываясь от работы, словно вопрос его поразил.

— Макино взят, и теперь там английский пост, как и в Чикаго.

— Вот как! Значит, придется нам менять свои планы, мистер Аминь! — воскликнул солдат, обращаясь к священнику. — Коли враги взяли Макино, нам там делать нечего — на острове небезопасно.

Миссионера, конечно, звали не «Аминь», но такое прозвище ему дали солдаты: во-первых, потому, что это слово всегда произносилось с особым ударением, а во-вторых, вполне вероятно, что оно звучало особенно приятно для солдатского слуха в конце проповеди или молитвы. За долгое время это прозвище так примелькалось, что солдаты без стеснения называли так доброго пастыря прямо в лицо. Миссионер был методистомnote 72 — в этой секте в те дни было мало людей ученых; большинство проповедников выходило из того класса людей, которые вовсе не видят обиды в легких покушениях на их чувство собственного достоинства; они преисполнены такого религиозного рвения и так привыкли отказывать себе во всем, что им приходилось переносить и куда более суровые испытания, чем вольности солдатского языка. Житейский опыт говорит нам, что среди методистов, как и среди представителей прочих религиозных течений в нашей стране, встречаются «волки в овечьей шкуре», но только тот, кто проявляет прискорбную склонность думать о своих дурно, не разглядит в смиренных и беззаветных трудах этой секты христиан нечто большее, чем простой фанатизм или лицемерие.

— Вы правы, капрал, — отвечал миссионер, — а раз дела обстоят так, то нам не остается ничего иного, как всецело предать себя в руки Оноа. Он до сих пор давал нам добрые советы, и лучшего проводника нам в этой глуши не сыскать.

Бурдон едва верил своим ушам. Именем Оноа индейцы называли самого грозного и кровожадного дикаря, известного как Питер Скальп или Пит Скальп, — под этим именем его знали все обитатели пограничья и все дальние и ближние американские гарнизоны. Да и его индейское имя, как говорили, тоже означает «Скальп» на нескольких ирокезских диалектах. Возможно, здесь уместно заодно объяснить и слово «гарнизон», которое на языке местных обитателей относилось не только к войсковым частям, занимающим пост, но чаще к самому посту, т. е. поселению. Поэтому даже старые, давно покинутые и опустевшие форты, оставленные на произвол судьбы, называются здесь гарнизонами, хотя бы в них и четверть века не ступала нога солдата. Это еще одно доказательство переменчивости нашего языка, среди множества других: например, мелкие речки получают название «ручейки», озера становятся «прудами», площади — «парками», а места общественного гуляния возле воды — «набережными»; и все же эти новшества, как бы дурны, бессмысленны и никчемны они ни были, возмущают нас гораздо меньше, чем новомодные неуклюжие обороты, коверкающие современный язык.

Хотя Бурдон был потрясен до глубины души ужасным именем Оноа, которое было ему достаточно известно, никто из его белых спутников не выказал никаких чувств. Если бы его назвали Питер Скальп, вероятно, Дороти и Марджери закричали бы от ужаса, а то и обратились бы в бегство; но имя, которое краснокожие дали этому таинственному вождю, ничего им не говорило. Именно поэтому при звуке его имени и не последовало всеобщей паники. Однако бортник заметил, что, как только это зловещее имя слетело с губ миссионера, чиппева сильно изменился в лице, хотя и не проявил тревоги. Напротив, Бодену показалось, что его приятель Быстрокрылый был скорее рад, чем напуган прибытием этого человека, хотя он больше не высказывался так самоуверенно, как раньше, и вообще вел себя более скромно, чем обычно. Эта неожиданная перемена в поведении его друга несколько смутила Бурдона, хотя отчасти и успокоила его: видимо, в ближайшее время можно было не опасаться столкновений. Тем временем миссионер и капрал продолжали спокойно и безмятежно беседовать, словно у них не было иных причин для беспокойства, кроме падения форта Макино.

— Да, сэр, — продолжал солдат, — Оноа — хороший проводник, да и у костра совета в грязь лицом не ударит; но нынче у нас война, так что мы должны каждый держаться за свое оружие — вы, сэр, за свои проповеди и молитвы, а я — за верное ружье да патронташ.

— А, капрал! проповеди и молитвы были бы для вас так же дороги, как оружие и боеприпас, если бы вы, солдаты, знали им цену. Вспомните Форт-Дирборн! Его защищали, насколько это было в человеческих силах, и воинские части, и ружья и шпаги, и капитаны и капралы — однако вы видели, как их гордыня была унижена, укрепления разрушены и большая часть ваших товарищей истреблена. И все это произошло с вооруженными людьми, в то время как Господь избавил меня, безоружного и смиренного проповедника слова Божьего, от рук филистимлянnote 73 и доставил в укромную гавань здесь, на берегах Каламазу.

— Если уж на то пошло, мистер Аминь, то Господь сделал то же самое и для меня, хоть я был и при мушкете с патронташем, — возразил капрал, привычный к точности. — На некоторых переходах и проповедь не повредит; а оружие и боеприпас на марше всегда сгодятся. Спросите-ка индея, который знает все обычаи пограничья, и убедитесь, что он со мной согласится.

— Индей — один из Божьих изгоев, но и сын избранного народа! — возразил миссионер. — Однако я согласен с вами — лучшего советчика нам не сыскать; поэтому я спрошу у него совета. Дитя семени Аврамоваnote 74, — продолжал он, обращаясь к Оноа, — ты слышал вести о Макино; продолжать путь в этом направлении и думать нечего; куда же мы должны, по твоему разумению, направить свои стопы? Я спрашиваю совета в первую очередь тебя — опытного и