начала рассуждать так, как подсказывали ее желания: это свойственно всем юным и неопытным существам. Бортник заметил благоприятную перемену в настроении своего прекрасного друга и начал лелеять надежду на благоприятное развитие событий.

Тем временем чиппева не выказывал никакого интереса к положению отряда, к которому он присоединился. Прошлый вечер принес много волнений и удач, и он отлично выспался и досыта наелся. Он был готов ко всему, что могло случиться, и уже начал подумывать о том, как бы раздобыть побольше скальпов потаватоми. Пусть благовоспитанный читатель не посетует на это проявление пристрастий американского индейца. В жизни цивилизованных народов было и до сих пор сохранилось множество обычаев, едва ли более простительных, чем скальпирование. Не приводя в пример тысячу и один грех — из тех, что позорят и уродуют общество, — достаточно просто взглянуть на главную цель цивилизованных военных действий, и мы докажем свою правоту. Во-первых, наиблагороднейшая стратегия военного искусства заключается в том, чтобы самые большие силы нацелить на самое слабое место противника и истребить врага превосходящими силами, как это именуется. Затем в конфликт вступают все технические изобретения, какие может создать армия ученых; пускают в ход ракеты, револьверы, артиллерийские снаряды и прочую адскую технику, чтобы подавить противника, не оснащенного столь прогрессивными средствами уничтожения.

А когда битва закончена, каждая из сторон обычно претендует на победу: то ли где-то на краю противника удалось потеснить; то ли шестерка лошадей понесла и затащила в расположение противника нашу пушку; бывает, что цветная тряпка выпала из рук убитого и была перехвачена кем-то из противников. Как часто опытный вояка, побывавший во многих стычках, выносил свое знамя с поля боя, а потом хвастался тем, что сохранил его? Индейцы таких бесстыдных уловок не знают. Для него трофей чести — не кусок тряпки, а кусок его собственной кожи. Он бреет голову, потому что волосы ему мешают; но он рыцарски оставляет прядь волос на макушке, прядь для скальпа, за которую его победителю будет удобнее унести свой желанный трофей. Неискушенному уму дикаря не свойственны обманные приемы; а уж о том, чтобы оставить свое «знамя» в тылу, выходя на поле боя, и речи быть не может; он счел бы это для себя позором, даже если бы смог физически осуществить невозможное: ведь ему пришлось бы оставить и свою голову.

Таков был Быстрокрылый Голубь. Он вышел на военную тропу, и его боевая раскраска придавала ему свирепый вид, но во всех прочих делах он вел себя честно и достойно. Если ему удастся нагнать страху на врага, представ перед ним в облике скелета или демона, — добро; ведь и враг, если сумеет, устрашит его теми же средствами. Но никто из них никогда не помышлял и не помышляет о том, чтобы обкорнать, пусть на единый волосок, то, что можно назвать флагштоком его скальпа. Если враг сумеет схватить его — что ж, пусть берет на здоровье; но уж если он схватит за волосы своего врага, в его действия не вмешаются никакие соображения утонченности или деликатности. В таком настроении Быстрокрылый подошел к каноэ, где Бурдон тихо обсуждал что-то наедине с Марджери, и высказал свои мысли напрямик.

— Хорошее время, теперь, добыть много скальпов, Бурдон, — сказал чиппева на своем чеканном, отрывистом английском.

— Хорошее время, чиппева, сохранить наши собственные скальпы, — услышал он в ответ. — У тебя слишком длинная прядь на скальпе, я бы не рисковал показывать ее потаватоми; приглядывай за ней получше.

— Какое дело — уйдет — уйдет; останется — останется. Хорошо воину принести домой скальп.

— Да, я знаю ваши обычаи, Быстрокрылый; но у нас обычаи другие. Мы стараемся уберечься сами, особенно когда с нами наши скво и ребятишки.

— Ребятишки здесь нет, — возразил индеец, озираясь. — А это твоя скво, да?

Читатель легко вообразит себе, что столь прямой вопрос заставил щеки прелестной Марджери залиться румянцем, и она стала в десять раз краше, чем прежде; но и Бурдон не вполне сохранил самообладание, когда услышал этот вопрос. Однако последний ответил с мужеством, подобающим его полу.

— Я не заслужил еще счастья иметь скво, и менее всего — эту, — ответствовал он.

— А почему не эту — она хорошая скво, — возразил практически настроенный индеец. — Красивая даже для вождя. Ты спроси — она скажет — хорошо знаю скво — всегда ждут, чтобы воин спросил первый — потом скажут: да.

— Погоди — это, может, и сойдет с вашими краснокожими скво, — поспешно ответил Бурдон, заметив, что Марджери не только смущена, но и слегка раздосадована, — но не годится для наших бледнолицых девушек. Я не видел Марджери до вчерашнего вечера, а белой девушке нужно время, чтобы узнать юношу.

— То же и краснокожие. Бывает, не узнаешь, пока станет слишком поздно! Много видишь такого в вигваме.

— Значит, в вигвамах все почти так же, как в домах. Я об этом уже слыхал.

— А почему не так? Кожа без разницы — бледнолицый балует свою скво — слишком с ней носится.

— Ну, это ты зря сказал! — воскликнул бортник с глубокой серьезностью. — Если прелестная, скромная, нежная девушка соглашается стать твоей женой, ты ее и должен на руках носить! Услышав слова, столь приятные для женского слуха, Марджери потупилась, но вид у нее был довольный. Быстрокрылый Голубь имел другие воззрения на сей счет, и так как он был в некотором роде борцом за права у домашнего очага, то нипочем не хотел закончить столь важный спор на столь неподобающей ноте. Естественно, нет ничего удивительного в том, что высказанные им мнения были в основных пунктах прямо противоположны воззрениям бортника.

— Испортить скво совсем легко, — возразил чиппева. — На что годится — если не работать? На тропу войны идти не годится — скальп снять не может — оленя стрелять не может, — охотиться не может, — не может убить воина — значит, надо работать. Это хорошо, скво годится работать.

— Может, для краснокожих это и хорошо, но мы, бледнолицые, смотрим иначе. Мы любим наших скво — заботимся о них — укрываем от стужи зимой, от жары — летом; стараемся, чтобы они были счастливы и благополучны, насколько это в наших силах.

— Хорошие слова для ушей молодой скво, да, — возразил чиппева презрительно, хотя искреннее уважение к бортнику, в чьей доблести он совсем недавно убедился лично, несколько сдерживало его, — но лучше никого не обманывай. Что индей говорит своей скво — он делает, что бледнолицый говорит — он не делает.

— Неужели это правда, Бурдон? — спросила Марджери, смеясь над серьезностью индейца.

— Скажу вам честно: надо признать, в его словах есть доля правды, потому что индеец ничего не обещает или почти ничего; при таких условиях нетрудно соблюсти свои обещания. А то, что белые люди всегда намерены сделать куда больше, чем могут, — пожалуй, вполне можно назвать правдой. Индеец выигрывает только за счет того, что ему и в голову не приходит обращаться со своей женой, как подобает обращаться с женщиной.

— Как подобает обращаться с женщиной? — с горячностью перебил Быстрокрылый Голубь. — Когда воин ест оленину, отдает ей остатки, да? Это не хорошо — что ты тогда считаешь хорошо, а? Если муж хороший охотник — у нее много еды, плохой охотник — еды мало. Так и все индеи — когда голодный, когда очень сытый. Такая жизнь!

— Да уж, может, у вас, краснокожих, жизнь такая, но мыто со своими женами обращаемся по-другому. Спроси хоть сейчас прелестную Марджери, согласна ли она дожидаться, пока ее муж отобедает, а потом доедать остатки. Нет-нет, Быстрокрылый: мы сначала кормим своих женщин и детей, а уж потом едим сами.

— Маленький — хорошо — он малыш; ему надо оленину — а скво сильный, привыкла ждать. Ей полезно.

Марджери откровенно расхохоталась, услышав эти правила индейской галантности, которые так точно отражали обычаи и законы краснокожих. Нет сомненья, сердце диктует свои законы даже самым диким народам, ибо природа вложила в нашу грудь чувства и страсти, которые нельзя утолить лишь удовлетворением собственных нужд и потребностей. Но ни один ярый сторонник американских индейцев не станет утверждать, что женщина занимает подобающее ей место в его системе ценностей. Что же касается Марджери, то несмотря на то, что ей пришлось долго сносить прихоти, пристрастия и непостоянный нрав пьяницы, она на себе испытала все преимущества женщины, которой посчастливилось родиться в истинном