чтобы убедиться в его полной готовности на тот случай, если нужно будет быстро подать сигнал, — ведь от этого огонька зависело столь многое. Убедившись, что все в порядке, она с волнением стала всматриваться в то, что творилось возле хижины. К тому времени бортник уже скрылся из виду, и даже силуэт его не был виден на фоне темного склона холма. Но в хижине все еще пылал костер, и дикари продолжали готовить пищу, хотя некоторые из них уже утолили свой голод и устроились на ночевку. Марджери с радостью отметила, что все они растянулись поближе к огню, несмотря на то что ночь была теплая. Вернее всего, причиной были комары, которые донимают людей в таких низменных местах и по берегам рек в Новом Свете.

Марджери отлично видела чиппева, прикрученного к дереву. Она не сводила глаз с его статной фигуры, зная, что рядом с ним скоро появится бортник. Иначе она и не могла увидеть человека, находившегося ниже уровня, на котором горел костер: склон холма служил отличным прикрытием, погружая все, что было под ним, в густую тень. Это обстоятельство было весьма благоприятно для отважного бортника, позволяя ему подобраться поближе к плененному другу под прикрытием темноты, которая становилась все непрогляднее. Однако покинем Марджери и присоединимся к Бурдону, который уже почти достиг своей цели.

Бортник не без труда нащупывал путь через болото; но, преодолевая препятствия и не сбиваясь со взятого вначале направления, он выбрался на твердую почву довольно быстро, как и ожидал. Ему приходилось вести себя крайне осмотрительно. С индейцами, как обычно, были их собаки, и пара животных лежала на виду, примерно на полпути от пленника до дверей хижины. Бортник видел, как индеец кормил этих псов, и ему показалось, что дикарь приказал им стеречь чиппева. Он хорошо знал, что краснокожие держат этих животных скорее как сторожей, чем как помощников на охоте. Собаки индейцев достаточно чутки, чтобы поднять тревогу, они могут довольно долго преследовать дичь по горячему следу, но крайне редко сами берут зверя — разве что это какая-нибудь робкая и безобидная зверушка.

Тем не менее присутствие собак требовало от бортника особой осторожности. Он поднялся на склон несколько в стороне от света, все еще струившегося из открытой двери хижины, и вскоре уже смог рассмотреть как на ладони все, что творилось на ровной площадке возле шэнти. Добрая половина индейцев до сих пор не угомонилась, хотя почти все покончили с приготовлением пищи и наелись. Слух и зрение краснокожих едва ли были хуже, чем у собак, так что и этого приходилось опасаться. Двигаясь с превеликой осторожностью, Бурдон подкрался к границе освещенной земли, всего в десяти ярдах от пленника. Здесь он прислонил винтовку к небольшому деревцу и вынул нож, готовясь перерезать путы узника. Пока производились эти приготовления, оба пса трижды поднимали головы и принюхивались: один раз старший из них глухо и угрожающе зарычал. Но, как ни странно, этот сигнал тревоги сослужил отличную службу Бурдону и чиппева.

Последний, услышав рычанье и заметив, как собаки дважды поднимали головы, сообразил, что позади него затаилось какое-то существо и ему грозит опасность. Естественно, это заставило его напряженно прислушиваться, потому что, не в силах повернуться или пошевельнуть рукой или ногой, он мог положиться только на свой слух. Чутким слухом он, как ему показалось, уловил собственное имя, произнесенное совсем близко, но тишайшим шепотом. Вскоре за словами «Быстрокрылый» и «чиппева» прозвучали и «бортник», «Бурдон». Этого было достаточно: сметливый воин негромко вскрикнул, и краснокожие могли принять этот крик за невольное выражение жалобы и боли, в то время как чуткий союзник, старавшийся обратить на себя внимание пленника, понял, что был услышан. Шепот оборвался, и пленник ждал дальнейших действий друга со стоическим терпением американского индейца. Минуту спустя чиппева почувствовал, как путы, стягивавшие его локти за спиной, ослабли. Затем сзади протянулась рука с ножом, и веревки, связывавшие его запястья, были перерезаны. В эту минуту кто-то шепнул ему на ухо:

— Воспрянь духом, чиппева, — твой друг Бурдон пришел. Стоять можешь?

— Стоять нет, — еле слышно прошептал индеец. — Веревки тугие.

Еще через мгновенье и колени и лодыжки чиппева были освобождены. Остались только веревки, которыми пленник был прикручен к дереву. Медля перерезать последние путы, бортник проявил выдержку и рассудительность: стоило ему перерезать прочную веревку из волокон коры, как индеец свалился бы как бревно, потому что ноги его не держали. Веревки нарушили кровообращение, и в результате он был как бы временно парализован. Быстрокрылый Голубь правильно понял причину осторожности своего друга и старался растирать руку об руку, пока бортник растирал его ноги, обхватив руками дерево сзади. Пусть читатель вообразит волнение, снедавшее Марджери: она видела, как Бурдон подошел к дереву, но не могла понять, почему он так долго медлит.

Тем временем собаки всерьез забеспокоились. Однако их хозяева, привыкшие к тому, что по ночам вокруг лагеря бродят волки и лисы, не обращали внимания на беспокойное поведение животных, которые частенько рычали и во сне. Бортник, продолжая растирать ноги своего друга, перестал было опасаться собак, но тут возникло новое основание для тревоги, а чиппева к тому времени еще едва стоял на ногах и двигаться с прежней легкостью, конечно, не мог. Дикари собрались к хижине, и по жестам их вождя было ясно, что они собираются выставить стражу на ночь. По всей вероятности, часового поставят поближе к пленнику, и бортник был вынужден быстро решать: предпринимать попытку к бегству как можно скорее или ждать, пока все улягутся спать? Почти касаясь губами уха Быстрокрылого, но стараясь не оказаться на свету, он заговорил с ним:

— Видишь, чиппева, — вождь приказывает одному из воинов встать на стражу рядом с тобой?

— Вижу, хорошо вижу. Машет руками — как не видать.

— Как думаешь — будем ждать, пока воины уснут, или бежим, пока страж не пришел?

— Лучше ждать, думаю. У тебя есть винтовка — есть томагавк — есть нож — а?

— Все есть, хотя винтовка осталась у дерева, пониже по склону.

— Плохо. Никогда не оставляй винтовку на военной тропе. Ладно — ты его томагавком, я беру скальп — дело сделано.

— Я не убью никого, чиппева, без крайней необходимости. Если это единственный способ тебя спасти, я лучше перережу веревку, и выпутывайся сам, как знаешь.

— Дай тогда томагавк — дай нож тоже.

— Только не для убийства. Не люблю проливать кровь, когда можно без этого обойтись.

— Война — нельзя проливать кровь? Когда же убивать, если не на войне? Потаватоми выкопали боевой топор против Великого Отца в Вашингтоне — а нам нельзя брать его скальп, так?

Последние слова чиппева произнес с такой горячностью, что собаки подняли головы и зарычали. Но почти в это мгновенье вождь и немногие воины, бодрствовавшие вместе с ним, улеглись на покой, а молодой воин, назначенный охранять хижину, вышел из дверей и неторопливо пошел к пленнику. Медлить было нельзя, и бортник приставил острие ножа к веревке, которой индеец был привязан к дереву, предупредив его, чтобы тот был готов стоять на ногах без поддержки. Перерезав веревку, бортник прилег на землю и ползком двинулся подальше от света; вскоре склон холма укрыл его от всех, кто был возле хижины. Мгновение спустя он уже держал в руках свою винтовку и быстро спускался с холма к тропе, ведущей через болото.

Добравшись до начала тропинки через болото, Бурдон остановился и оглянулся назад. Он достаточно далеко отошел от невысокого пригорка, чтобы видеть, что творится на его верхушке, и при свете угасающего костра различал все как на ладони. Чиппева стоял, выпрямившись, у дерева, словно его все еще сдерживали веревки, а часовой медленно приближался к нему. Собаки вскочили и начали лаять, разбудив пятерых или шестерых дикарей; те подняли головы. Один даже встал и подбросил несколько сухих веток в костер, который разгорелся жарче, высветив все вокруг хижины ярким светом.

Бортника поразило невозмутимое спокойствие, с каким Быстрокрылый Голубь продолжал стоять возле дерева, поджидая, пока часовой подойдет ближе. Несколько секунд — и тот подошел вплотную к нему. Потаватоми не сразу понял, что пленник больше не связан. Он сам загородил его от света, и с первого взгляда не было видно, что тот освободился от пут. Боден был чересчур далеко, чтобы разглядеть