штыки! Вперед, Помпей! Равняйся, ребята!

— Если ваш приятель устоит против этой атаки, — с тем же непоколебимым спокойствием сказал Борроуклиф Гриффиту, не двигаясь с места, — значит, у него железные нервы. Такая атака, да еще когда в рядах армии находится Помпей, опрокинули бы колдстримцев note 51 .

— Надеюсь, бог надоумит его пощадить слабость полковника Говарда, — ответил Гриффит. — Однако он достал пистолет.

— Но он не выстрелит. Римляне сочли за благо остановиться… Ей-богу, они отступают!.. Эй, полковник Говард, мой почтенный хозяин, отступите-ка к вашим резервам! В лесу полно мятежников, но им от нас не уйти. Я жду только кавалерию, и тогда мы отрежем им отступление.

Старик, который подошел было совсем близко к человеку, спокойно ожидавшему нападения, при этих словах остановился. Взглянув вправо и влево, он увидел, что остался один. Поверив словам Борроуклифа, он начал медленно отступать, мужественно глядя в лицо неприятелю, и повернулся к нему спиной лишь тогда, когда оказался подле капитана.

— Соберите ваших солдат, Борроуклиф! — воскликнул он. — Нужно осмотреть лес. Негодяи-мятежники не устоят перед войсками его величества! Что же касается негров, то я покажу им, как бросать своего господина в такую минуту! Говорят, что страх бледен, — это вранье, Борроуклиф. Я утверждаю, что у него черная кожа.

— Я видел его всех цветов: черным, белым, синим и даже пестрым, — ответил капитан. — Однако предоставьте командование в этом деле мне, мой почтенный хозяин. Вернемся в аббатство! Будьте уверены, никто из мятежников не уйдет из моих рук.

Полковник Говард с большой неохотой согласился, и они все вместе медленным шагом, приноровленным к слабым силам полковника, направились к своей штаб-квартире. Внезапная атака и воинственные мысли изгнали все мягкие чувства из груди старика. Он вступил в аббатство с твердым намерением передать Гриффита и его товарищей в руки правосудия, хотя бы это привело их к подножию виселицы.

Лоцман провожал их взглядом, пока они не скрылись в чаще кустарника. А затем, спрятав пистолет, который до сих пор был у него в руке, он с мрачным и задумчивым видом вновь медленно углубился в лес.

К тому времени, когда «Ариэль» и захваченный им «Быстрый» стали на якорь в упомянутой нами бухте, Гриффит и его отряд уже несколько часов находились в плену у неприятеля. На берегу все были уверены, что шхуна мятежников захвачена тендером, но это событие не вызвало большого интереса и удивления со стороны местных жителей, так как в Англии издавна привыкли считать своих моряков непобедимыми. Поэтому Барнстейблу без труда удалось оставить в заблуждении тех немногих поселян, которых в течение короткого зимнего дня любопытство заставляло приближаться к судам. Однако с появлением вечерних туманов, когда извилины берегов узкого залива скрылись во мраке, молодой моряк решил, что наступила пора действовать. «Быстрый», имея на борту всю свою команду и раненых с «Ариэля», бесшумно снялся с якоря и, пользуясь свежим бризом, который дул с суши, начал потихоньку дрейфовать по ветру к выходу из бухты. Наконец, когда перед ним открылся широкий морской простор, на тендере были подняты паруса, и он получил возможность выйти на поиски фрегата. Пока выполнялся этот маневр, Барнстейбл, затаив дыхание, следил за движением тендера, ибо на холме, полностью господствовавшем над выходом из бухты, находилась небольшая, но грозная батарея для защиты от набегов малых неприятельских судов. Несколько солдат управляли двумя тяжелыми пушками, входившими в состав этой батареи, и постоянно поддерживали их в боевой готовности. Барнстейбл не знал, насколько он преуспеет в своей хитрости, и, только услышав отдаленное хлопанье раскрывшихся парусов «Быстрого», уверился, что тот избежал опасности.

— Этот шум достигнет слуха англичан, — сказал юный Мерри, который стоял на баке шхуны возле командира и прислушивался, затаив дыхание. — На мысу с заходом солнца поставили часового, и если он не умер и не спит, то непременно почует неладное.

— Нет! — возразил Барнстейбл, глубоко вздохнув, и по голосу его можно было заметить, что он отбросил все опасения. — Часовой скорее подумает, что сирена note 52 обмахивается опахалом в этот теплый вечер, нежели заподозрит истину. Что скажешь ты, мистер Коффин? Учует солдат правду?

— Солдаты все дураки, — сказал рулевой, бросив взгляд через плечо, чтобы убедиться, что поблизости нет никого из отряда морской пехоты. — Был у нас сержант, которому следовало бы научиться уму-разуму, благо он четыре года пробыл на флоте. Так вот, этот сержант в присутствии людей, не раз огибавших мыс Доброй Надежды и знающих правду, утверждал, ничуть не краснея, что в тех морях никогда не встретишь Летучего Голландца note 53 . А когда я сказал ему, что он темный человек, и спросил его, неужели не может быть Голландца, коли есть земли, где жители делят год на две вахты: шесть месяцев — день и шесть месяцев — ночь, этот глупец расхохотался мне в лицо, и я уверен, он назвал бы меня лжецом, но только его кое-что удержало.

— А что же это такое? — серьезно спросил Барнстейбл.

— Ну, как же, сэр, — ответил Том, расправляя костлявые пальцы и разглядывая широкую ладонь в тусклом свете сумерек, — хотя я и мирный человек, меня можно вывести из себя.

— А ты видел Летучего Голландца?

— Мне ни разу не довелось огибать этот мыс, хотя я берусь найти дорогу через пролив Ле-Мера в самую темную ночь. Но я знавал людей, видавших его.

— Ладно, пусть будет так. Сегодня тебе самому надо стать «Летучим янки», мистер Коффин! Приготовь тотчас вельбот и вооружи экипаж.

Рулевой помедлил, прежде чем отправиться выполнять это неожиданное приказание, и, указывая на батарею, самым спокойным образом спросил:

— Для работы на берегу, сэр? Взять ли тесаки и пистолеты? Или нам понадобятся только пики?

— Возможно, нам встретятся солдаты, вооруженные штыками, — мысля вслух, ответил Барнстейбл. — Снаряжайтесь, как обычно, но бросьте в шлюпку несколько длинных пик. И послушай, мистер Коффин, оставь ты свой бочонок с линем — я вижу, ты снова им запасся.

Рулевой, который уж было сошел с бака, при этом новом требовании остановился и рискнул заявить протест:

— Поверьте, капитан, старому китобою, который всю жизнь имел дело с этими вещами. Вельботу нужен бочонок с гарпунным линем, как кораблю балласт, и…

— Оставь их, оставь! — перебил его Барнстейбл, нетерпеливо махнув рукой, а это, как знал рулевой, означало твердое решение.

Вздохнув по поводу такой несговорчивости командира, Том тотчас принялся выполнять полученные приказания. А Барнстейбл дружески положил руку на плечо Мерри и, не говоря ни слова, повел его на корму шхуны. Брезент, завешивавший вход в каюту, был немного откинут, и при свете лампы, которая горела в этом маленьком помещении, с палубы было видно, что происходит внутри. Диллон сидел, подперев голову руками, и, хотя лицо его оставалось в тени, нетрудно было заметить, что он глубоко задумался.

— Хотел бы я видеть сейчас его лицо, — сказал Барнстейбл шепотом, слышным только его товарищу. — Глаза человека, юноша, все равно что маяк: они показывают, как найти путь к его душе.

— А иногда они — предостерегающий знак, сэр, который показывает, что возле него нельзя становиться на якорь, — ответил смышленый юноша.

— Шутник! — пробормотал Барнстейбл. — Вашими устами говорит кузина Кэт!

— Будь моя кузина, мисс Плауден, здесь, мистер Барнстейбл, я уверен, ее мнение об этом джентльмене отнюдь не было бы более благоприятным.

— И все же я намерен довериться ему! Выслушайте меня, юноша, и скажите, прав ли я. У вас такой же