можно было разобрать слова:

— Священник! Священник! Пускай сначала помолятся, прежде чем плясать в воздухе!

Пираты встретили злобную шутку свирепым хохотом, но он резко оборвался при звуках громкого голоса, в котором звучала угроза:

— Клянусь небом, если кто-нибудь прикосновением или хотя бы взглядом посмеет оскорбить пленного, то лучше ему сразу разделить участь этих несчастных, чем навлечь на себя мой гнев! Посторонитесь и дайте капеллану пройти.

Вмиг отдернулись протянутые дерзновенные руки и сомкнулись в почтительном молчании богохульные уста; все расступились, и дрожащий от ужаса священник протиснулся к месту казни.

— Послушайте, — спокойно, но повелительно сказал Корсар, — вы — служитель божий и даруете благую милость. Если вы можете облегчить смертный час своим собратьям, поторопитесь.

— В чем они провинились? — спросил священник, обретя наконец дар речи.

— Неважно; довольно того, что час их настал! Читайте молитвы и не бойтесь ничего. Даже здесь со вниманием выслушают непривычные слова. Злодеи, плотной стеной обступившие вас, преклонят колени и благоговейно станут внимать вам, как и те, чьих духа коснется священный обряд. На моем судне безбожники будут немы и неверующие исполнены почтения. Говорите смело!

— Бич морей! — начал капеллан, и бледные щеки его окрасил праведный гнев. — Ты, что беспощадно нарушаешь законы божеские и человеческие! Страшная кара ждет тебя за это преступление. Тебе не довольно, что многих обрек ты ныне на безвременный конец? Ужели еще не насытился ты кровью? Берегись, настанет час, когда все отметится и кровь их падет на твою склоненную голову.

— Что ж, — перебил Корсар, силясь улыбнуться, но губы его дрожали и веселость казалась неестественной на измученном лице, — вот вам живое свидетельство того, как небо защищает правых!

— Непостижима мудрость господня, и до времени молчит его правосудие, но не обманывай себя: близок час, когда ты почувствуешь его карающую руку!

Голос пастора внезапно оборвался; взор его упал на суровые черты Бигнала, застывшие в спокойствии смерти; старый моряк лежал полуприкрытый своим флагом, наброшенным на него Корсаром. Однако, собравшись с силами, Мертон недрогнувшим голосом продолжал свои увещевания и предостережения:

— Говорят, что вам еще не совсем чуждо сострадание, и, если даже забытые семена добра заглохли в вашем сердце, они все же не погибли и могут вернуться к жизни.

— Довольно! Ваши попытки тщетны. Исполняйте свой долг или замолчите.

— Судьба их решена?

— Да.

— Кто ее решил? — спросил рядом тихий голос, и звук его пронзил слух Корсара и коснулся тайных струн его души, заставив всю кровь отхлынуть от побледневших щек. Но он быстро совладал с минутной слабостью и сумел скрыть свое удивление.

— Закон, — был быстрый ответ.

— Закон! — повторила гувернантка. — Смеют ли те, кто бросает вызов всем законам и открыто презирает любые человеческие установления, смеют ли они говорить о законе? Назовите это беспощадной, коварной местью, но не произносите священного слова — закон! Однако не за тем я пришла сюда, чтобы спорить с вами. До меня дошла страшная весть о том, что здесь готовится, и я хочу внести выкуп за осужденных. Назовите сумму, и пусть она будет достойна пленников; благодарный отец ничего не пожалеет для спасителя своей дочери…

— Если золото может купить эти жизни, — мгновенно подхватил Корсар, — то его здесь сколько угодно к вашим услугам. Что скажут мои люди? Согласны ли они взять выкуп?

Последовало тягостное молчание; затем в толпе раздался тихий, угрожающий ропот: пираты не желали отказаться от своей мести. Корсар переводил сверкающий взор с одного свирепого лица на другое, губы его судорожно сжимались, но он молчал, не желая унижать себя тщетным заступничеством. Оборотясь к священнику, он наконец сказал с обычной своей удивительной выдержкой:

— Время не ждет — выполняйте ваш долг, отец мой.

И он медленным шагом двинулся вслед за миссис Уиллис, которая отошла в сторону и опустила вуаль, чтобы не видеть страшной картины. Однако Уайлдер остановил его:

— От всей души благодарю вас за то, что вы пытались помочь мне. Если вы хотите, чтобы я умер спокойно, то, прежде чем я расстанусь с жизнью, окажите мне еще одну важную услугу.

— Какую?

— Обещайте, что те, кто вместе со мной взошел на борт вашего судна, покинут его как можно скорее, целые и невредимые.

— Обещай, Уолтер, — послышался из толпы глухой, но торжественный голос.

— Я обещаю.

— Больше мне ничего не надо. Отец мой, исполняйте свой долг; станьте поближе к моим товарищам.

В полной тишине капеллан приблизился к верным друзьям Уайлдера. Во время предыдущей сцены о них словно забыли, но теперь всем бросилось в глаза, что здесь что-то случилось. Фид сидел на палубе с расстегнутым воротником и петлей на шее; он с глубокой нежностью поддерживал голову негра, которую заботливо положил себе на колени.

— Этому, во всяком случае, удастся избежать злобы своих врагов, — сказал священник, взяв бесчувственную руку Сципиона. — Близится конец всем его ошибкам и прегрешениям; скоро он будет недосягаем для суда человеческого. Как зовут твоего товарища, друг мой?

— Не все ли равно, как назвать умирающего, — ответил Ричард, грустно покачав головой. — Он был родом с берегов Гвинеи, и в судовых книгах его обычно записывали Сципионом Африканским; но он откликнется и на имя Сципа.

— Он крещеный? Христианин?

— Черт возьми, если уж он не христианин, то не знаю, кого и считать христианином! — неожиданно резко ответил Фид. — Тот, кто верно служит своему отечеству, не трус и добрый товарищ, не просто христианин, а настоящий святой, если уж говорить о религии. Гвинея, дружок, может, пожмешь капеллану руку своей пятерней в знак того, что ты христианин? Вот видите, еще час назад пальцы его были сильнее испанской лебедки, а что теперь сталось с этим гигантом?

— Час его близок. Ты хочешь, чтобы я помолился о его отлетающей душе?

— Не знаю, не знаю, — прерывистым голосом ответил Фид, откашливаясь так же громко, как в былые, счастливые времена. — Если бедняге почти не осталось времени, чтобы высказаться, то уж лучше дать ему облегчить свою душу. Может, у него есть что важное передать в Африку своим родным; тогда ему нужно подыскать подходящего гонца. Ну, что с тобой, парень? Видите, он старается что-то откопать в своей памяти.

— Мистер Фид… взять ожерелье, — с трудом проговорил африканец.

— Да, да, — ответил Ричард, снова закашлявшись, и свирепо огляделся вокруг, ища, кому бы излить свое горе. — Да, Гвинея, на этот счет будь покоен, дружок, да и насчет остального тоже. Мы похороним тебя глубоко в море и по-христиански, если этот пастор знает свое дело. Любое поручение запишем в вахтенный журнал и уж найдем случай передать твоим друзьям. Много ненастных дней пережил ты на своем веку и немало бурь пронеслось над твоей головой, Гвинея; может, они пощадили бы тебя, будь твоя кожа чуть посветлей. Я и сам, бывало, часто дразнил тебя и раздувался от спеси, что я белый; да простит меня бог за это, а ты-то уж, я надеюсь, простишь, Гвинея.

Негр тщетно силился приподняться и заговорил, поймав друга за руку:

— Зачем мистер Фид просит прощения у черного… На небе господин все простит. Мистер Ричард, не думайте про это больше.

— Это будет чертовски благородно с его стороны, — ответил Ричард. Горе и угрызения совести непривычно всколыхнули его грубые чувства. — Я так и не отблагодарил тебя за то, что ты спас меня тогда, на тонувшем контрабандисте; а сколько еще раз ты выручал меня в таких же пустяках; вот я и хочу поблагодарить, пока еще есть, время; кто знает, удастся ли нам снова попасть в один судовой список.

Слабое движение товарища заставило Ричарда замолчать; он наклонился к умирающему и попытался понять, что тот хочет сказать. С легкостью, свойственной его характеру, он истолковал невнятные слова