— Я верю вам, сэр; а благородный человек вправе надеяться, что его доверие не будет обмануто. Не так ли?

— Слова ваши справедливы!

— Жаль, Уайлдер, что мы не встретились раньше. Но что жалеть попусту? У ваших ребят острые глаза, они сразу приметили эти новые паруса.

— Они судят не выше других людей своего звания. Это вы, сударь, первым назвали особые приметы крейсера.

— А ваш негр с его семьюстами пятьюдесятью тоннами? .. Определил ведь с точностью до одной тонны!

— Невежда обо всем судит с совершенным апломбом.

— Вы правы. Ну-ка, взгляните на тот фрегат: как по-вашему, он приближается?

Уайлдер повиновался, очень довольный, что можно прервать неприятный разговор. Он долго не отрывался от трубы, и за все это время Корсар не произнес ни единого слова. Но, когда Уайлдер наконец повернулся, чтобы доложить результаты наблюдения, то почувствовал на себе зоркий взгляд, стремившийся, казалось, проникнуть в глубину его души. Юноша вспыхнул, задетый этим новым проявлением недоверия, и приготовленные слова замерли на его устах.

— Что ж фрегат? — спросил Корсар.

— Еще несколько минут, и будет виден весь корпус.

— Это быстроходное судно! Оно идет прямо на нас.

— По-моему, нет. Нос смотрит на восток.

— Это надо уточнить… Вы правы, — добавил он, взглянув на приближающееся облако парусов, — совершенно правы. Они нас еще не заметили. Эй, там! Убрать стаксель! Пусть теперь смотрит во все глаза; нужно очень острое зрение, чтобы на таком расстоянии разглядеть наши голые мачты.

Уайлдер ничего не ответил, лишь в знак согласия кивнул головой. И оба моряка снова принялись шагать по палубе, одинаково не испытывая желания возобновить разговор.

— Пока мы с равным успехом можем принять сражение и избежать его,

— проговорил наконец Корсар, беглым взором окинув приготовления, которые не прекращались с той минуты, как офицеры разошлись по своим местам. — Признаюсь, Уайлдер, я втайне лелею надежду, что на флагштоке этого дерзкого безумца развевается хвастливый флаг германца, надевшего британскую корону 104. Коли он настолько сильнее нас, что нападать было бы слишком рискованно, то я благоразумно уклонюсь от боя, но уж зато повеселюсь на его счет; если же силы наши равны, то вам предстоят приятное зрелище — увидеть, как падает в воду флаг святого Георга.

— А я думал, что люди нашей профессии почитают глупцами тех, кто печется о чести, и редко вступают в бой за менее звонкий металл, чем золото.

— Такая слава ходит о нас среди людей… Но все сокровища английской короны я отдал бы за то, чтобы унизить надменных клевретов короля Георга. Не правда ли, генерал? — обратился он к подошедшему вояке. — Что может быть выше наслаждения гнать перед собой королевский штандарт?

— Главное — это победа, — ответил тот. — Я ринусь в бой по первому знаку.

— Скор и решителен, как истый солдат. А скажите, генерал, если бы судьба, случай или провидение — словом, та сила, которую вы почитаете своим руководителем, предоставила вам на выбор высшее счастье, — что бы вы предпочли?

— Я часто думал, — ответил тот после краткого размышления, — что, будь я земным владыкой, я бы с десятком храбрецов захватил пещеру, куда пробрался тот паренек — сын портного, по имени Аладдин.

— Вот вам идеал пирата. Да, вы бы живо оборвали плоды с волшебных деревьев. Но это была бы бесславная победа: ведь у ваших противников нет иного оружия, кроме чар да заклинаний. Ну, а честь ничто для вас?

— Ха! Полжизни я сражался ради чести, а на закате дней увидал, что кошелек мой так же пуст, как и в начале долгого и тяжкого пути. Тогда я распрощался с честью, — но только не с честью победителя! Я ненавижу поражения, хотя победу ради одной чести всегда готов продать по дешевке!

— Ладно, пусть так. Главное — верная служба, а мотивы могут быть разные… Но что это? Кто осмелился поставить брамсель? — загремел Корсар, и звук его голоса заставил всех затрепетать.

В его тоне слышались волнение, ярость и угроза, и взоры всех невольно обратились кверху, чтобы увидеть того, на чью голову сейчас обрушится страшный гнев их командира. Это был Фид. Он стоял на вертах брам-рея, а над ним болтался по ветру брамсель с распущенными канатами. Громкое хлопанье паруса, видно, помешало матросу услышать резкий окрик, ибо, вместо того чтобы ответить, он задумчиво смотрел на дело рук своих, нимало не заботясь о том, что думают зрители, стоящие внизу. Но второй окрик был настолько грозен, что не мог не достичь ушей виновника.

— По чьему приказанию ты посмел распустить парус? — спросил Корсар.

— По приказанию его величества ветра, ваша честь. Самый лучший моряк отступает перед победителем — шквалом.

— Убрать парус! Быстро наверх и убрать парус! — кричал разъяренный командир. — Сверните его и приведите сюда этого наглеца! Здесь командую я, и горе тому, кто осмелится подчиниться иной воле, будь то даже воля урагана! ..

Десяток матросов бросились на подмогу Фиду. Еще минута, и непокорный парус был убран, а сам Ричард уже спускался на ют. В эти короткие мгновения хмурое и мрачное лицо Корсара напоминало любимый им океан, потемневший перед бурей. Уайлдер, который впервые видел своего нового командира в таком гневе, дрожал за судьбу старого друга и придвинулся ближе, чтобы при случае замолвить за него слово.

— Что это значит? — строго спросил рассерженный капитан. — Не успел я похвалить тебя, как ты посмел распустить парус, да еще в такую минуту, когда нам важно, чтобы на судне торчали одни голые мачты.

— Ветер порой не то что лоскут, а кусок хлеба из рук вырывает, как известно вашей-милости. Пусть меня повесят! Если я сделал что не так, готов нести наказание.

— Так оно и будет: ты дорого заплатишь за свой проступок! Уведите его и отхлестайте кошками.

— Мы с ними старые знакомые, ваша честь, и не раз встречались из-за таких дел, что и вспомнить стыдно; а нынче хоть и много влепят, да стыдиться нечего.

— Позвольте мне вступиться за виновного, — поспешно вставил слово взволнованный Уайлдер. — Фид часто делает промахи, но ошибался бы реже, если бы не был усерден не по разуму.

— Не говорите так, мистер Гарри, — возразил марсовый, выразительно подмигнув ему. — Парус распустился во всю ширь, теперь поздно это отрицать, и факт сей должен быть пропечатан на спине Ричарда Фида с такой же точностью, с которой вы записываете в судовой журнал прочие неприятные происшествия.

— Очень прошу вас простить его. Осмелюсь обещать от его имени, что это будет последний проступок…

— Хорошо, пусть все будет прощено и забыто, — согласился Корсар, с трудом подавляя свой гнев. — Мне не хочется нарушать наше доброе согласие, отказав вам в такой мелочи; но вы ведь сами понимаете, чего нам может стоить его небрежность. Дайте подзорную трубу: я хочу взглянуть, заметили ли там этот парус.

Фид украдкой метнул на Уайлдера торжествующий взгляд, но последний поспешно отослал его, а сам присоединился к командиру, продолжавшему наблюдение.

Между тем неизвестный фрегат быстро приближался, и вскоре его уже можно было видеть невооруженным глазом. Крошечная белая точка на горизонте, похожая на качающуюся на волнах чайку, все росла, и за последние полчаса из воды выступила высокая пирамида парусов.

Заметив, что Уайлдер снова смотрит в сторону движущегося силуэта, Корсар передал ему трубу, всем своим видом словно говоря: «Взгляните, к чему ведет предательская неосторожность вашего подчиненного». Однако взор капитана выражал скорее сожаление, и ни единым словом не подкрепил он