распоряжение шканцы, то обычно не спускаю с них глаз во время их забав, но сегодня…

— Что же сегодня?

— Нептун с его грубыми шутками — не новость для вас, сударыня.

— Я встречала это божество в былые времена.

— Я так и понял. Это было на экваторе?

— Да, и в других местах.

— В других местах, — разочарованно повторил он. — Конечно, этот могучий властелин посещает все моря; сотни судов, больших и малых, качаются на волнах под палящим солнцем экватора. Бессмысленно было и думать об этом!

— Вы изволили что-то сказать, я не расслышала.

Корсар вздрогнул, ибо в рассеянности он скорее прошептал, чем произнес вслух последние слова. Быстро оглянувшись по сторонам, как бы желая увериться, что ничье нескромное ухо не подслушало тайные мысли, которые он редко открывал перед своими приспешниками, оп снова овладел собой и как ни в чем не бывало возобновил разговор.

— Я совсем забыл, что ваш пол так же робок, как и прекрасен, — добавил он с улыбкой столь мягкой и пленительной, что гувернантка невольно с тревогой взглянула на свою воспитанницу, — иначе я гораздо раньше заверил бы вас в полной безопасности.

— Вы ничуть не опоздали.

— А как себя чувствует ваша юная и нежная подруга? — продолжал он, наклоняясь к Джертред, хотя слова его по-прежнему были обращены к гувернантке. — Надеюсь, сны ее не будут потревожены тем, что произошло?

— Невинность редко видит плохие сны.

— Священная и непостижимая тайна: ничто не нарушает покой невинности! Боже мой, если бы грешники могли укрыться от душевных терзаний! Но в наше время и в том мире, где мы живем, нельзя доверять даже себе.

Он умолк, и молчание его было столь продолжительным и глубоким, что миссис Уиллис почувствовала неловкость положения и поспешила возобновить беседу.

— А мистер Уайлдер так же склонен проявить милосердие, как и вы? — спросила она. — В таком случае, его терпимость очень похвальна, так как именно на него обрушилась злоба мятежников.

— Но вы же видели, у него есть и друзья. С каким самоотречением они встали на его защиту!

— Да, меня поразило, что за столь короткий срок он сумел завоевать расположение этих грубых людей.

— Двадцать четыре года вовсе не мало.

— Так давно тянется их дружба?

— Они сами назвали эту цифру. Между юношей и его неотесанными друзьями существует какая-то таинственная связь! Наверно, это не первая услуга, которую они ему оказывают.

Миссис Уиллис опечалилась. Она была подготовлена к мысли о том, что Уайлдер — тайный агент Корсара, но в душе надеялась, что связь с морскими разбойниками может быть как-то благоприятно для него объяснена. Ведь, хотя он в равной степени разделял преступную жизнь обитателей этого объявленного вне закона судна, сердце у него было благородное и он не желал, чтобы она и ее юная воспитанница сделались жертвами его сообщников. Теперь ей стали понятны его настойчивые и таинственные предостережения. Да, то, что казалось необъяснимым, становилось все более и более понятным. В чертах лица и во всем облике Корсара она узнала человека, который окликал бристольского купца с борта работорговца; образ этого человека невольно владел ее воображением все время их пребывания на «Дельфине» и был подобен тем смутным воспоминаниям далекого прошлого, что порой тревожат нас. Она поняла теперь, как трудно было Уайлдеру раскрыть ей тайну, ибо он мог потерять не только жизнь, но и их уважение — угроза не менее страшная для того, чья душа еще не совсем закоснела в пороке. Короче говоря, умной женщине стало понятно то, что давно уже известно читателю, хотя она все еще терялась в догадках и мучилась сомнениями, которых не могла ни разрешить, ни выбросить из головы. Обо всем этом она имела время спокойно поразмыслить, так как ее гость или, вернее сказать, хозяин вовсе не расположен был прерывать ее раздумья.

— Удивительно, — сказала наконец миссис Уиллис, — что люди столь необразованные способны на такую же преданность, как и те, в натуре которых душевная тонкость сочетается с образованием!

— Это и правда достойно удивления, — подхватил Корсар, как бы очнувшись. — Я отдал бы тысячу самых блестящих гиней, когда-либо отчеканенных на монетном дворе Георга Второго, чтобы узнать историю жизни этого юноши.

— Значит, он вам незнаком? — стремительно вмешалась Джертред.

Корсар обратил к ней рассеянный взор, но постепенно глаза его оживились, и в них появилось такое выражение, что у гувернантки от волнения подкосились ноги и она начала дрожать всем телом.

— Кто осмелится сказать, что знает сердце человека? — заявил он, почтительно кланяясь в сторону девушки. — Все мы не знакомы друг другу, пока не научимся читать чужие мысли.

— Лишь избранным дано прозревать тайны человеческой души, — сухо заметила гувернантка. — Нужно хорошо знать людей и многое испытать, прежде чем судить о помыслах тех, кто нас окружает.

— И все же мир хорош для тех, кто сумеет сделать его веселым, — воскликнул Корсар, внезапно поддавшись свойственной ему смене настроения. — Все легко тому, кто достаточно смел, чтобы следовать своей прихоти. Истинный философ не тот, кто живет долго, но тот, кто умеет пользоваться жизнью. Человек, который умирает в пятьдесят лет, испив полную чашу наслаждений, более счастлив, чем тот, кто скрипит сто лет, влача тяжкие цепи светских условностей и боясь вымолвить лишнее слово, чтобы его не осудили соседи.

— Однако есть люди, для которых высшее наслаждение — идти по стезе добродетели.

— В устах дамы это звучит мило, — ответил он с таким видом, за которым проницательная гувернантка расслышала нотки сдерживаемой необузданности.

Она с радостью избавилась бы от своего гостя, но блеск его глаз и ненатуральная веселость, стоившая ему немалых усилий, удержали ее от риска оскорбить человека, который не знал иных законов, кроме собетвенной прихоти. Поэтому она искусно переменила тему разговора и с мягкой женственностью, исполненной достоинства, указала на музыкальные инструменты, видневшиеся среди сборной мебели каюты.

— Тот, чья душа смягчается под влиянием гармонии, чьи чувства живо откликаются на сладостные созвучия, не станет порицать радости невинных душ. Эта флейта и гитара принадлежат вам?

— Ужели такие пустяки дают вам основание наделять меня достоинствами, о которых вы говорили! О люди, люди, как вам свойственно ошибаться! Прямодушные всегда принимают кажущееся за сущее. Тогда уж считайте, что я денно и нощно молюсь перед этой блестящей безделушкой, — ответил Корсар, указывая на осыпанное бриллиантами распятие, висевшее подле двери.

— Я все же надеюсь, что вы испытываете хотя бы почтение к тому, в чью память мы чтим это распятие. Люди могущественные и счастливые мало думают в своей гордыне об утешении, ниспосылаемом свыше; но тот, кто часто прибегал к его благотворному воздействию, не может не испытывать глубочайшее благоговение.

Гувернантка сидела опустив голову, но, произнося эти бесхитростные слова, охваченная глубоким чувством, она подняла глаза и обратила к нему проникновенный взор. Ответный взгляд был столь же серьезен и вдумчив, как и ее собственный. Легким, почти неощутимым движением Корсар коснулся ее руки.

— Значит, мы сами повинны в том, что склонны к греху и не имеем сил ему противиться?

— Спотыкается лишь тот, кто хочет пройти свой жизненный путь один, без всякой помощи. Не сочтите мой вопрос оскорбительным, но неужели вы никогда не обращаетесь к богу?

— Это слово давно не произносится на нашем судне, разве что при сквернословии и богохульной брани, которая теряет остроту, коли выражена простым языком. Но ведь во всяком божестве заключено не более того, чем наделило его воображение человека.

— Глупец сказал в своем сердце: «Бога нет», — ответила она голосом столь твердым, что он проник даже в душу того, кто давно свыкся с величием и превратностями своего буйного ремесла. — «Опояшь