Мы покинули Йонтсдаун, но только потому, что все балаганщики шли на огромный риск, защищая меня и Райю. Многие из них не знали, почему в ее трейлере было убито два полицейских, но им не нужно было знать это либо они и не хотели знать. Джоэль Так сочинил какую-то историю, которой хоть никто и не поверил, но все остались довольны. Они сомкнули вокруг нас ряды с замечательным чувством товарищества, в блаженном неведении того, что встали против более страшного и могущественного врага, чем просто мир «правильных» и Департамент полиции Йонтсдауна.

Джоэль запихнул тела тварей — Келско и его подручного — в патрульную машину, отвез ее в укромное место, обезглавил оба трупа и закопал головы. Затем отогнал машину (вместе с безголовыми телами) обратно в Йонтсдаун и сразу же после рассвета припарковал ее на стоянке возле склада. Люк Бендинго подобрал ее и отвез обратно на ярмарку, не ведая, как были изувечены мертвые копы.

Прочие гоблины в Йонтсдауне вполне могли поверить, что Келско пал жертвой какого-то маньяка, даже не успев доехать до ярмарки. Но даже если бы они и заподозрили нас, доказать они ничего бы не смогли.

Я скрылся в трейлере, принадлежащем Глории Нимз, толстой даме, по доброте с ней не мог сравниться никто, кого я когда-либо знал. Она тоже обладала некоторыми психическими способностями. Она могла передвигать взглядом небольшие предметы, если сосредоточивала на них внимание, и могла находить потерянные вещи при помощи лозы. Она не видела гоблинов, но знала, что Джоэль Так, Райа и я видим их, и благодаря своим способностям, о которых Джоэлю было известно, она поверила нашим рассказам про демонов с большей готовностью, чем другие.

Сама Глория сказала: «Господь иногда кидает кость некоторым из тех, кого он увечит. Я думаю, что среди нас, уродов, больше экстрасенсов, чем в целом среди людей, и я думаю, нам было предначертано собраться всем вместе. Но, между нами говоря, милый, я бы с радостью перестала быть одаренной, если бы могла обменять свой дар на то, чтобы стать стройной и красивой!»

Ярмарочный врач, излечившийся алкоголик по имени Уинстон Пеннингтон, заходил в трейлер Глории по два-три раза в день, чтобы подлечить мою рану. Никакие из жизненно важных органов и артерий не были задеты. Но у меня развилась лихорадка, тошнота, сильное обезвоживание организма и горячка, и в памяти у меня не много осталось от шести дней, последовавших за схваткой с Райей на кладбище.

Райа.

Она должна была исчезнуть. В конце концов, многие из демонов знали ее как сотрудничающую с ними и могли начать снова разыскивать ее, чтобы она указывала им тех, кто способен видеть сквозь их маскарадные костюмы. А она больше не желала этим заниматься. Она была совершенно уверена, что только Келско с подручным знали про меня, и теперь, когда они были мертвы, я был в безопасности. Но ей нужно было навсегда исчезнуть. Артуро Сомбра заполнил заявление о ней как о пропавшей без вести в полицию Йонтс-дауна, которая, естественно, не нашла концов. Следующую пару месяцев братья Сомбра распоряжались ее концессиями от ее имени, но под конец компания воспользовалась пунктом контракта об отчуждении собственности, и аттракционы Райи перешли во владение фирмы. А фирма продала их мне. Сделку финансировал Джоэль Так. По окончании сезона я пригнал «Эйрстрим» Райи в Джибсонтон, штат Флорида, и припарковал его возле поставленного на фундамент более крупного трейлера, также принадлежавшего ей. После хитроумной возни с бумагами я стал также владельцем собственности в Джибсонтоне и жил там один с середины октября до того момента, когда за неделю до Рождества ко мне приехала умопомрачительно красивая женщина, чьи глаза были такими же голубыми, как у Райи Рэйнз, чье тело было столь же совершенно вылеплено, но черты лица немного отличались от лица Райи, а волосы были цвета воронова крыла. Она сказала, что ее зовут Кара Маккензи, что она — моя двоюродная сестра из Детройта, которая не виделась со мной сто лет, и что нам надо о многом потолковать.

Несмотря на мою твердую решимость понять и простить любимого человека, мне все же надо было избавиться от некоторой нетерпимости и возмущения тем, что она сделала, и мы слишком неловко чувствовали себя в обществе друг друга, чтобы вообще о чем-либо разговаривать. Так было вплоть до Рождества. С этого момента мы не могли закрыть рта. Долгое время мы чувствовали друг друга чужими, мы восстанавливали связи и не ложились в одну постель вплоть до пятнадцатого января. А когда легли, в первый раз это было далеко не так хорошо, как прежде. Но как бы там ни было, к началу февраля мы уже решили, что после всего происшедшего Кара Маккензи больше не моя кузина из Детройта, а моя жена. И в эту зиму Джибсонтон стал свидетелем одной из самых пышных свадеб, какие он когда-либо видел.

Возможно, Райа не была так же великолепна, став брюнеткой, может быть, пластическая операция отняла немного красоты у ее лица, но она по-прежнему была прекраснейшей женщиной на свете. И что более важно, она начала избавляться от эмоционально искалеченной Райи — тоже гоблина, но иного рода, жившего внутри ее.

Мир продолжал жить как всегда.

Это был год, когда они убили в Далласе нашего президента. Это был конец невинности. Исчез определенный жизненный уклад и образ мыслей, и многие, впав в уныние, говорили, что умерла и надежда. Но хотя осенью облетающие листья обнажают ветви, как кости скелета, весна вновь наряжает деревья.

Это также был год, когда «Битлз» выпустили свою первую пластинку в Штатах, год, когда «Конец света» Скитера Дэвиса был песней номер один, год, когда «Ронеттс» записали «Будь моей, крошка». А эта зима была зимой, когда мы с Райей вернулись в Йонтсдаун, штат Пенсильвания, на несколько дней в марте, чтобы принести войну на территорию врага.

Но это уже другая история.

Которая следует ниже.

Джон Кеннеди был мертв и похоронен, но эхо его похоронного марша затихало еще очень долго. В течение большей части той серой зимы казалось, что мир предпочел панихиду музыке. Небо нависало ниже, чем когда-либо прежде. Даже во Флориде, с ее безоблачными днями, мы ощущали пасмурность, не видимую глазом. Так что даже в счастье нашей семейной жизни мы с Райей не могли полностью найти убежища ни от мрачного настроения остального мира, ни от памяти о наших собственных недавних ужасах.

Двадцать девятого декабря 1963 года одна из американских радиостанций впервые прокрутила запись «Битлз» «Я хочу взять тебя за руку», и к первому февраля 1964 года это была песня номер один в стране. Мы нуждались в этой музыке. Эта мелодия и прочие, в изобилии последовавшие за ней, научили нас вновь понимать значение радости. «Легендарная четверка» из Британии стала не просто музыкантами — она стала символом жизни, надежды, перемен и выживания. В тот год за «Я хочу взять тебя за руку» последовали «Она любит тебя», «Мою любовь не купишь», «Я видел, как она стояла там», «Мне хорошо» и еще более двух десятков других песен — половодье доброй музыки, с которым до сих пор ничто не может сравниться по силе.

А нам так было нужно добро — не для того, чтобы позабыть ту смерть в Далласе в ноябре прошлого года, но чтобы отвлечь себя от признаков и предзнаменований смерти и разрушения, множившихся день ото дня. Это был год Резолюции Тонкинского залива, когда конфликт во Вьетнаме перерос в полноценную войну, хотя никто еще и представить себе не мог, насколько полноценной она станет. Не исключено, что это был