психологических камней, которую он взвалил и продолжал взваливать себе на плечи, пока их суммарный вес не раздавил его и он уже более не мог искренне сказать: «
– …орех пекан, орех нефелиум…
Зажатое между большими руками Дилана, лицо Шеперда перекосилось, губы задрожали, словно у ребенка, который вот-вот расплачется.
– …миндаль, кешью, орех…
– Ты повторяешься, – резко бросил Дилан. – Всегда повторяешься. День за днем, неделю за неделей, этот безумный порядок, из года в год, одинаковая одежка, короткий список дерьма, которое ты ешь, это двойное мытье рук, эти девять минут, которые ты проводишь под душем, восемь – никогда, десять – никогда, всегда точно девять, всю жизнь стоишь, наклонив голову, уставившись на свои ноги, всегда все те же идиотские страхи, те же безумные тики и подергивания, всегда бесконечное повторение, глупое бесконечное повторение!
– …фундук, кокосовый орех, арахис…
Указательным пальцем правой руки Дилан попытался оттянуть верхнее веко левого глаза Шепа, попытался открыть глаз.
– Посмотри на меня, Шеп, посмотри на меня, посмотри, посмотри.
– …грецкий орех, цикорный орех…
Хотя руки Шепа висели как плети и он не пытался оторвать от века палец брата, глаз он не раскрыл, изо всех сил прижимая верхние веки к нижним.
– …серый орех, бразильский орех…
– Посмотри на меня, маленький говнюк!
– …орех кола, фисташки…
– ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!
Шеп перестал сопротивляться, его левый глаз открылся, палец Дилана едва не натянул веко на бровь. И глаз этот переполнял дикий страх, такой глаз так и просился на постер фильма-ужастика: должно быть, именно так смотрела бы жертва на инопланетянина, готового вспороть ей шею, на зомби, перед тем как тот вырвет сердце из груди, на безумца-психиатра, собравшегося провести трепанацию черепа, чтобы пожрать мозги и запить их хорошим «Каберне».
«ПОСМОТРИ НА МЕНЯ… ПОСМОТРИ НА МЕНЯ… ПОСМОТРИ НА МЕНЯ…»
Дилан слышал, как эти три слова эхом отражаются от окружающих холмов, при каждом повторении затихая все заметней, и пусть он понимал, что слушает собственные крики, голос звучал, как голос незнакомца, грубый и резкий от злобы, на которую Дилан полагал себя неспособным. А кроме злобы, в голосе предельно отчетливо слышался страх.
С одним закрытым глазом, с другим – раскрытым до предела, Шеперд прошептал:
– Шеп испуган.
Теперь они смотрели друг на друга, как и хотел Дилан, глаз в глаз, прямо и не мигая. Дилан почувствовал, как его буквально пронзил панический взгляд младшего брата. От этого взгляда у него перехватило дыхание, а сердце заныло от боли, словно его проткнули иглой.
– Шеп ис-испуган.
В том, что Шеп испуган, сомнений быть не могло, не просто испуган, в полном ужасе, такого страха он не испытывал за все двадцать лет своей жизни, хотя пугаться ему приходилось часто и по самым разным поводам. И если чуть раньше его страх, возможно, вызывало путешествие по сияющему тоннелю, который в мгновение ока перенес его из восточной части Аризоны на калифорнийское побережье, то теперь нашлась другая причина: его брат, который внезапно превратился в незнакомца, кричащего и угрожающего ему незнакомца, словно солнце выкинуло фортель, свойственный луне, трансформировав Дилана из человека в злобного волка.
– Ш-шеп испуган.
Сам испугавшись ужаса, с которым взирал на него младший брат, Дилан убрал палец с века, убрал руки с головы Шепа, отступил на шаг, дрожа всем телом от отвращения к себе, от угрызений совести.
– Шеп испуган, – в какой уж раз повторил Шеп, на этот раз широко раскрыв оба глаза.
– Извини, Шеп.
– Шеп испуган.
– Мне очень жаль. Не хотел тебя пугать, дружище. Не придавай значения моим словам, забудь о них.
Вскинутые к бровям верхние веки Шепа опустились. Плечи поникли, он наклонил голову, чуть повернул ее, приняв ту самую позу, которая говорила всем и вся, что он никому не может причинить вреда, смиренную позу, позволяющую, как он надеялся, брести по миру, не привлекая к себе внимания, не давая повода опасным людям заметить, что он существует на этом свете.
Шеп не мог так быстро забыть про конфронтацию. Испуг никуда не делся. Не забыл он и про нанесенную ему обиду. Но в любой ситуации у Шеперда был только один способ защиты: вести себя как черепаха, быстренько убрать все уязвимые части под панцирь, спрятаться под броней безразличия.
– Извини, брат. Не знаю, что на меня нашло. Нет. Нет, это неправда. Я точно знаю, что на меня нашло. Я сам испугался, Шеп. Черт, и сейчас боюсь, так боюсь, что у меня путаются мысли. И бояться мне не нравится, совершенно не нравится. Я к этому не привык, вот и выместил свое раздражение на тебе, чего делать не следовало.
Шеперд переминался с ноги на ногу, переносил вес своего тела с левой ноги на правую, с правой на левую. Выражение его лица – а он продолжал смотреть на свои туфли – читалось легко. Похоже, ужаса он уже не испытывал, разве что недоумение, но не ужас. И причина недоумения лежала на поверхности: он и представить себе не мог, что его большой брат может испугаться.
Дилан посмотрел над плечом Шепа на волшебный круглый портал, на ванную номера в мотеле. Он и представить себе не мог, что окажется в ситуации, когда всем сердцем будет рваться туда.
Одной рукой прикрыв глаза, словно козырьком, Джилли всматривалась в красный тоннель. Дилан видел ее гораздо лучше, отчетливее, чем она – его, прекрасно понимал, что и она в полном ужасе. Он надеялся, что Джилли на какое-то время сохранит статус-кво, сочтет, что лезть в тоннель еще страшнее, чем оставаться в одиночестве у входа в него. Потому что ее прибытие на вершину холма только осложнило бы ситуацию.
Он продолжал извиняться перед Шепом, пока до него не дошло, что слишком много извинений даже хуже их отсутствия. Он ведь ублажал свою совесть, заставляя брата нервничать, постукивал по панцирю, под которым тот прятался. Шеп тем временем продолжал переминаться с ноги на ногу.
– Так или иначе я накричал на тебя потому, что хотел, чтобы ты сказал мне, как ты сюда попал… но я и так это знал, ты сделал это сам, воспользовался новым талантом, который открылся в тебе. Я не понимаю механизма того, что ты сделал. Скорее всего, ты тоже понимаешь в этом не больше, чем я в том, каким образом мне удается считывать информацию с психического следа, который оставляет другой человек. Но я знал, что здесь произошло, еще до того, как начал тебя спрашивать.
Не без усилия Дилан заставил себя замолчать. Он знал, что молчание – верный способ дать Шепу успокоиться, прийти в себя. Слова, непрерывным потоком обрушивающиеся на него, этому только мешали.
Под легким ветерком чуть шевелилась трава, совсем как водоросли в глубине под воздействием донного течения. Стрекотали цикады, едва слышно жужжали мелкие насекомые, вьющиеся над травой.
В небе парил ястреб, с высоты трехсот футов выглядывающий бегающих по земле полевых мышей.
Издалека долетал гул мчащихся по трассе автомобилей. Когда на этот гул наложился рев одиночного двигателя, Дилан перевел взгляд с парящего ястреба на подъездную дорожку и увидел мотоцикл, приближающийся к их дому.
«Харлей» принадлежал Вонетте Бизли, домоправительнице, которая приезжала раз в неделю, независимо от того, жили Дилан и Шеп в доме или нет. В дождливую погоду она ездила на фордовском пикапе с форсированным двигателем и большущими, диаметром в пятьдесят четыре дюйма, шинами,
