Джой почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом.

– Я отнесла книгу к столу библиотекаря. Когда передала ее вместе с моей учетной карточкой и библиотекарь взяла книгу из моих рук... она перестала быть твоей книгой. Превратилась в другую, в чей-то роман, опубликованный в 1969 году, который я, кстати, читала.

В предвкушении чуда Джой следил взглядом за лучом фонаря, бегущим по рядам книг.

Селеста радостно вскрикнула, и луч замер на красном корешке.

Джой увидел свои имя и фамилию, тисненные серебряной фольгой. И название книги, тоже серебряное: 'Неведомые дороги'.

Трясущимися руками Селеста достала книгу. Показала Джою переднюю сторону суперобложки с его именем и фамилией, набранными большими буквами над названием. Потом заднюю.

Джой посмотрел на свое фото в смокинге. Он помнил себя в этом возрасте, в другой жизни прожил лишь на пять лет больше. На фотографии он выглядел лучше: взгляд живой, никаких признаков преждевременного старения, вызванного пристрастием к алкоголю. С фотографии на него смотрел не просто процветающий – счастливый мужчина.

Однако наибольшее впечатление произвела на Джоя не его внешность. Это был групповой портрет. Рядом стояла Селеста, постаревшая на пятнадцать лет, и двое детей – очаровательная девочка лет шести и симпатичный восьмилетний мальчик.

С внезапно выступившими на глазах слезами, с сердцем, запрыгавшим от радости, Джой взял книгу.

Селеста указала на подпись под фотографией, и Джою пришлось несколько раз яростно моргнуть, чтобы смахнуть слезы и прочитать:

'Джозеф Шеннон – автор восьми романов о радостях любви и счастье в семейной жизни, шесть из которых стали национальными бестселлерами. Его жена, Селеста, – поэтесса, стихи которой удостоены многих премий. Со своими детьми, Джошем и Лаурой, они живут в Южной Калифорнии'.

Читая, он вел по строчкам дрожащим пальцем точно так же, как в детстве, на мессе, следовал тексту псалма.

– Так что с весны 1973 года я знала, что ты придешь, – прошептала Селеста.

Взгляд Селесты стал не таким загадочным. Но Джой знал, сколько бы они ни прожили вместе, все ее тайны раскрыть ему не удастся.

– Я хочу ее взять, – он указал на книгу.

Селеста покачала головой.

– Ты же знаешь, что не получится. А потом, тебе не нужна книга, чтобы написать ее. Тебе надо только верить, что ты ее напишешь.

Джой позволил Селесте забрать у него книгу.

И в тот момент, когда она ставила книгу на полку, Джой подумал, что второй шанс ему дали не только для того, чтобы остановить Пи-Джи, но и для встречи с Селестой. Борьба со злом – важное дело, но без любви человечеству не на что рассчитывать.

– Обещай мне, что поверишь, – рукой Селеста нежно провела по его щеке.

– Обещаю.

– Тогда тебя ничто не остановит.

Вокруг них библиотеку наполняли прожитые жизни, реализованные надежды и честолюбивые замыслы. Мечты, которые стали явью.

При одном взгляде на лежащие отдельной кучкой праздничные фонари у Томми по коже побежали мурашки, но человек, который превращал в эту жуть вполне безобидные тыквы, был куда страшнее своих творений. Казалось, он многие века жарился на ярком калифорнийском солнце до тех пор, пока оно не выпарило из его тела все соки. Остались только кости и сухожилия, обтянутые морщинистой коричневой кожей. Голова резчика напоминала тыкву, но не красивую круглую, а приплюснутую снизу и сужающуюся кверху. А его янтарные глаза горели чуть затуманенным, но опасным светом.

Томми Сацману стало еще хуже, когда он неосторожно перевел взгляд со страшных тыквенных лиц на лик старого резчика. Мальчик сказал себе, что это глупо и вновь он волнуется понапрасну. У него вообще в последнее время вошло в привычку пугаться при первых проявлениях агрессии в ком-либо, впадать в панику даже при намеке на угрозу. В некоторых семьях двенадцатилетних детей учили честности, правилам приличия, вере в бога. А вот родители Томми и его старший брат Френк своими действиями развивали в мальчике осторожность и подозрительность. Даже в хорошем настроении отец и мать относились к нему, как к постороннему, а уж в плохом наказывали по любому поводу, вымещая на нем злость и раздражение на весь мир. Для Френка же Томми всегда был козлом отпущения. И в результате Томми Сацман практически постоянно пребывал в тревоге.

Каждый декабрь этот пустырь заполнялся елками, летом заезжие торговцы использовали его для продажи чучел животных или картин на бархате. А в преддверье Хэллоуина[14] пол-акра, расположенные между супермаркетом и банком, становились царством оранжевых тыкв. Всех размеров и форм, они лежали рядами, из них складывали пирамиды. Две, а то три тысячи тыкв ждали, пока из них приготовят начинку для пирогов или превратят в фонари.

Резчик сидел на металлическом стуле в дальнем углу пустыря. Виниловая обивка спинки и сиденья местами изменила цвет, потрескалась, чем-то напоминая лицо старика. Он держал тыкву на коленях, резал ее острым ножом и другими инструментами, разложенными под рукой на пыльной земле.

Томми Сацман не помнил, как он пересек это море тыкв. Вроде бы вылез из кабины, едва отец припарковался у тротуара, – это в голове отложилось, – а уже в следующее мгновение стоял в дальнем углу