выстрелов из одного пистолета с глушителем. Огонь по нему велся бы из одного, двух, трех автоматов. Скажем, из «узи». И к этому моменту его тело уже изрешетили бы пулями, а душа отлетела в рай.

Поскольку после третьей серии стрельба закончилась, он поднялся и сквозь папоротники и цветы направился к краю дорожки.

В любом фильме о джунглях тишина свидетельствовала о том, что какая-то хищная тварь притаилась неподалеку, заставив замереть как цикаду, так и крокодила.

Из-под ног поднимался запах раздавленной зелени.

Со стен доносился шелест лопастей вентилятора.

Перед ним трепыхался мотылек.

Шорох листвы заставил его развернуться на сто восемьдесят градусов, вскинуть пистолет.

Не листвы. Крыльев. Сквозь джунгли, высоко над дорожкой, летела стайка ярких попугаев, сине- красно-желто-зеленых.

Птиц в оранжерее никогда не было. Ни стаи попугаев, ни одного-единственного воробья.

Спикировав перед Этаном, а потом вновь взмыв под крышу, яркие птички, не издавшие ни единого звука, поднимаясь, вдруг превратились в белых голубей.

В покрытом конденсатом зеркале обитал фантом. Около цветочного магазина в руке Этана оказалась связка колокольчиков. В его кабинете вдруг запахло розами «Бродвей», хотя никаких роз там не было и в помине, в белой комнате незабываемый голос ушедшей жены говорил о божьих коровках. И теперь рука некой сверхъестественной силы протянулась к нему, чтобы указать путь.

У самой крыши голуби вновь изменили курс, полетели к нему, мимо него, напугали и одновременно обрадовали. С одной стороны, он понимал, что видит чудо. С другой, его охватывал ужас первобытного дикаря.

Они летели. Он бежал. Они указывали путь. Он следовал за ними.

— Подождите, — коротко бросил Рисковый медикам, которые, несмотря на вонь, быстро направились к кровати. Их глаза широко раскрылись, челюсти отвисли. Те ужасы, с которыми им доводилось сталкиваться в повседневной работе, не шли ни в какое сравнение с увиденным здесь и сейчас.

— Мальчик, — прохрипел Далтон.

— Что за мальчик? — спросил Рисковый, взяв иссохшую руку профессора в свои.

— Десять, — ответил Далтон.

— Десять мальчиков?

— Десять… лет.

— Десятилетний мальчик, — кивнул Рисковый, не понимая, с чего Далтон решил, что Лапута вернется с мальчиком, не уверенный, что правильно истолковывает слова профессора.

Далтон продолжал говорить, несмотря на жуткую боль в горле.

— Сказал… знаменитый.

— Знаменитый?

— Сказал… знаменитый мальчик. И вот тут до Рискового дошло.

В кабине лифта Молох бросил Фрика, и Фрик распростерся на полу, не понимая, что с ним происходит. Ему в лицо прыснули чем-то странным. Он все видел,

но не мог быстро вращать глазами. Мог моргать, но медленно. Мог двигать руками и ногами, да только воздух вдруг стал плотнее воды. Не мог нанести удар, защищаясь, даже не мог сжать пальцы в кулак.

Пока они спускались в гараж, Молох улыбнулся Фрику и показал ему маленький баллончик:

— Частично парализующий газ кратковременного действия, разработанный коллегой по заказу иранской тайной полиции. Я хотел, чтобы ты все видел и понимал, но не сопротивлялся.

Фрик услышал свое дыхание. Никакого астматического свиста. Воздух легко входил в легкие и без труда выходил из них.

— Платформы не было на архитектурных планах, — продолжил Молох, — но, как только я увидел ее, сразу все понял. Во мне еще живет ребенок, и я сразу все понял.

Дергающееся от радости лицо Молоха так напугало Фрика, что его мочевой пузырь мог тут же опорожниться, если б он не успел облегчиться в кадку с пальмой.

— Я хотел, чтобы ты все видел и понимал, чтобы прочувствовал весь ужас похищения, зная, что твой знаменитый отец не спасет тебя на летающем мотоцикле, как в фильме. Все кинозвезды, все супермодели, все мордовороты-охранники Бел-Эра, вместе взятые, не смогут спасти твою задницу.

Вот тут Фрик понял, что ему суждено умереть. Теперь ему не удастся сбежать в Гуз-Кротч, штат Монтана. Не удастся узнать, какая она, взрослая жизнь.

Как пастух — овцам, как гончая — своре, как разведчик — кавалерии, голуби указывали Этану путь, птица за птицей, из оранжереи, в восточный коридор, мимо закрытого бассейна, в северный коридор, на запад, к ротонде.

Какое зрелище! Тридцать или сорок белоснежных птиц, летящих вдоль коридора, река из перьев в каньоне роскоши, освободившиеся от тела души на пути в Валгаллу.

Они влетели в пустую ротонду, закружились, словно пойманные в вихре, сближаясь друг с другом, трансформируясь в полете, превращаясь в единое целое. И, опустившись на пол, изменили цвет, изменили форму, превратились в друга детства, который сбился с пути истинного.

Стоя в десяти футах от Этана, призрак, который был Данни Уистлером, заговорил: «Если ты умрешь на этот раз, я спасти тебя не смогу. Мои возможности исчерпаны. Он унес Фрика в гараж. И вот-вот уедет отсюда».

Прежде чем Этан успел ответить, мертвый Данни трансформировался в очередной раз — из Данни в стаю белоснежных лебедей, которые, сверкая крыльями, устремились к огромной рождественской ели. Влетели не в зеленые иглы, а в серебристые и алые украшения, из птиц превратившись в тени птиц, затемнивших блестящие шары, потом исчезли.

Ухватив полупарализованного Фрика за рубашку, Молох тащил его по полу в глубь гаража, все дальше от лифта.

Он уже сдернул ключи с одного из штырьков. На стене они тянулись рядком, и под каждым имелась табличка с указанием фирмы-изготовителя, модели, года выпуска автомобилей, которые висящие на штырьке ключи приводили в движение. Похититель с такой легкостью ориентировался в Палаццо Роспо, что возникало ощущение, будто он прожил здесь не один год.

Ко всему прочему, Фрик лишился своего ингалятора, с драгоценным противоастматическим препаратом. Ингалятор отцепился от ремня, а Фрик не смог его схватить, потому что руки, да и ноги тоже, превратились в желе.

Молох мог быть безумцем или просто злым человеком. Но Фрик представить себе не мог, чем он, американский мальчишка, насолил иранской тайной полиции.

В свои десять лет он уже знал, что такое страх. Страх давно стал его близким знакомцем, но страх пустяковый, не угрожающий. Вроде надоедливого чириканья мелких птах за окном, а не накрывшей его тени птеродактиля. Опасения, что отлучки отца еще более удлинятся, растянутся на годы, как отлучки матери. Боязнь, что он навсегда останется таким вот недомерком, что не сможет приспособиться к жизни, не найдет свое призвание, состарится, оставшись всего лишь сыном Ченнинга Манхейма, Лица. А вот теперь, по пути из оранжереи в гараж, каждую секунду черный ужас трепыхался кожистыми крыльями в его грудной клетке, заполнял тело и душу, выстуживал плоть и кровь.

Для отхода Молох мог выбрать любую из старинных классических моделей, которые стоили сотни тысяч долларов. Но он остановил свой выбор на автомобиле пятидесятилетней давности, который очень нравился Фрику, вишнево-красном «Бьюике-8» с хромированной «зубастой» решеткой от крыла до крыла модели 1951 года.

Он бросил Фрика на переднее пассажирское сиденье, захлопнул дверцу, обежал «Бьюик», сел за руль. Двигатель завелся с полоборота ключа, потому что все автомобили коллекции поддерживались в идеальном рабочем состоянии.

Похоже, полагаться на ангелов-хранителей не имело смысла. Таинственный абонент, впрочем, ничем и не напоминал ангела: внешность пугающая, поведение зловещее и такая печаль в глазах.

Когда Молох задним ходом вырулил в центральный проход, Фрик задался вопросом, а что случилось с