автомобиль в Спрюс-Хиллз, ближайший город. Наверное, его состояние сказывалось на траектории движения автомобиля, потому что черно-белая патрульная машина попыталась прижать его к тротуару и остановить. Но до больницы оставался один квартал, так что он вдавил в пол педаль газа и в визге шин свернул в служебные ворота. Остановился под знаком «Стоянка запрещена», вывалился из «шеви», крича: «Нужна «Скорая помощь»! Пошлите «Скорую помощь»!»

Весь обратный путь к вышке Младшего, примостившегося на переднем сиденье патрульной машины рядом с помощником шерифа, била дрожь. За ними ехала «Скорая помощь» и другие патрульные машины. Когда он пытался отвечать на вопросы копа, его и без того тонкий голос срывался, и ему удавалось лишь вымолвить: «Иисусе, господи Иисусе».

Шоссе нырнуло в уже лежащую в глубокой тени низину, и Младшего пробил холодный пот при виде кровавых отсветов маячков. А от рёва сирены (водитель патрульной машины освобождал дорогу кортежу) ему самому хотелось орать, чтобы стравить переполнявшие его ужас, душевную боль, чувство потери.

Крик этот он, однако, подавил, отдавая себе отчёт в том, что, начав кричать, ещё долго, очень долго не сможет остановиться.

Когда он вылез из душного салона патрульной машины, на гребне холма, по сравнению с полуднем, заметно похолодало. Его покачивало, когда он повёл копов и фельдшеров к тому месту, где среди травы и сорняков лежала Наоми. Он спотыкался на камушках, через которые остальные переступали безо всякого труда.

Младший прекрасно понимал: если кто-то и выглядел виноватым после съеденного в раю яблока, так это он. Обильный пот, пробегающая по телу неконтролируемая дрожь, оборонительные нотки в голосе, неспособность выдерживать чужой взгляд в течение даже нескольких секунд… все эти характерные признаки профессионалы не оставляли без внимания. Ему требовалось взять себя в руки, но он никак не мог найти точку опоры.

А теперь вновь шёл к телу своей молодой жены.

Уже наступило трупное окоченение, откинутая рука и лицо стали мертвенно-бледными.

Но безжизненный взгляд оставался на удивление чистым. Так уж вышло, что удар не вызвал кровоизлияния ни в одном из её удивительных лавандово-синих глаз. Никакой крови, только изумление.

Младший понимал, что все копы наблюдают за ним, когда он смотрел на тело, лихорадочно пытался сообразить, а что должен сделать или сказать в такой ситуации невинный муж, но ничего путного в голову не приходило. Вообще ничего, кроме наталкивающихся друг на друга бессвязных мыслей.

Внутренний сумбур все усиливался, наружные проявления сумбура становились все очевиднее. В холодном воздухе тающего дня он обильно потел, словно преступник, уже усаженный на электрический стул. Щеки у него пылали, отрывистое дыхание вырывалось изо рта. Его трясло, трясло, так трясло, что ему уже казалось, будто он слышит, как гремят, натыкаясь друг на друга, кости, точь-в-точь как сваренные вкрутую яйца в дуршлаге повара.

Как мог он подумать, что выйдет сухим из воды? Должно быть, в тот момент у него помутился рассудок.

Один из фельдшеров опустился на колени рядом с телом, проверил пульс Наоми, хотя в сложившихся обстоятельствах его действия являлись пустой формальностью.

Кто-то надвинулся на Младшего сзади и спросил: «Так как это случилось?»

Он повернул голову и упёрся взглядом в глаза мужчины с родимым пятном. Серые глаза, твёрдые, как шляпки гвоздей, ясные и на удивление прекрасные на этом, отмеченном печатью уродства лице.

Голос мужчины эхом долетал до ушей Младшего, словно доносился из дальнего конца тоннеля. Или с конечной станции, замыкающей дорогу смерти, тот путь, который лежал между последней трапезой и камерой казни.

Младший вскинул голову, посмотрел на участок сломанного ограждения обзорной площадки.

Заметил, что и остальные смотрят туда же.

Все молчали. Тишиной лес больше напоминал морг. Вороны улетели, но в небе, высоко над вышкой, кружил орёл, символ справедливости, в ожидании торжества последней.

— Она. Ела. Сушёные абрикосы, — Младший говорил шёпотом, в абсолютной тишине слова его ясно слышали все одетые в форму, но не утверждённые судом присяжные. — Ходила. По площадке. Остановилась. Залюбовалась. Видом. Она. Она. Она наклонилась. Исчезла.

Резким движением Каин Младший отвернулся от вышки, от тела своей потерянной возлюбленной, упал на колени, его начало рвать. С такой силой его не рвало даже во время тяжёлой болезни. Горькая, густая, чрезмерно обильная, учитывая более чем лёгкий ленч, рвота толчками вырывалась наружу. Сама тошнота его не беспокоила, но вот мышцы нижней части живота болезненно сокращались, сгибая его пополам, а спазмы все продолжались, пока не пошла зелёная желчь, такая едкая, что от контакта с ней ожгло десны. Тело сотрясалось, он задыхался, словно рвота перекрыла дыхательные пути. Закрыл глаза, чтобы не видеть эту отвратительную лужу блевотины, но никуда не мог деться от запаха.

Фельдшер наклонился над ним, положил на шею холодную руку. Воскликнул: «Кенин! У нас гематемезиз!»

Удаляющиеся шаги: кто-то побежал к машине «Скорой помощи». Вероятно, Кенин. Второй фельдшер.

Инструктор по лечебной физкультуре, Младший посещал не только массажные классы. И знал, что означает гематемезиз. hematemesis: рвотное кровотечение.

Открыв глаза, смахнув слезы, не в силах разогнуться от судорог, терроризирующих низ живота, он увидел красные полосы на растёкшейся перед ним водянистой зелёной массе. Ярко-красные. Кровь из желудочного тракта была бы тёмной. Значит, это горловая кровь. Если только в желудке, под действием сильнейших спазмов, не лопнула какая-то артерия. В этом случае он выблёвывал свою жизнь.

Он задался вопросом: а не спускается ли орёл, дабы убедиться, что справедливость восторжествовала? — но не мог поднять голову.

И тут же Младший почувствовал, что его заваливают с колен на правый бок. Один из фельдшеров поддерживал его голову. Чтобы желчь и кровь, которые продолжали исторгаться из горла, не закупорили дыхательные пути.

Боль железными щипцами рвала внутренности. Её спазматические волны перекатывались по двенадцатиперстной кишке, желудку, пищеводу. Между спазмами он жадно хватал ртом воздух, но без особого результата.

Левой руки, чуть повыше локтевого сгиба, коснулось что-то влажное и холодное. Укол. Руку перетянули резиновым жгутом, чтобы набухла вена. Уколола его игла шприца.

Наверное, ему вводили противорвотное средство. И скорее всего оно не могло подействовать достаточно быстро, чтобы спасти его.

Ему показалось, что он слышит, как крылья орла мягко рассекают воздух. Он не решался поднять голову.

В горле появилась очередная порция блевотины. Агония.

Перед глазами потемнело, словно мозг затопила кровь, поднимающаяся из желудка и пищевода.

После окончания урока Мария Елена Гонзалез отправилась домой с пластиковым пакетом, в котором лежала безжалостно вспоротая ножницами одежда, и маленьким бумажным пакетиком с булочками с вишнёвой начинкой для её двоих дочурок.

Закрыв за ней дверь и повернувшись, Агнес наткнулась животом на Джо. Его брови взлетели, он обхватил её руками, словно хрупкостью она превосходила яйцо малиновки, а ценностью — яйцо Фаберже.

— Пора?

— Сначала я хотела бы прибраться на кухне.

— Агги, нет, — его голос переполняла мольба.