усложняет мне жизнь, но...
— Тимур! — воскликнул доктор Вольф и снова наполнил бокалы шампанским. — Я очень прошу вас — первые две недели постарайтесь с Таней обойтись без моей книги! Я на вас не обижусь... За Таню!
— За Таню! — сказал доктор Ивлев, так и не дождавшись перевода.
И собачонка опять лизнула Таню в щеку...
В корабельном салоне игровых автоматов, естественно, под названием «Лас-Вегас» (а как же иначе?) Константин Анатольевич Беглов, словно Кай Юлий Цезарь, успевал делать сразу несколько дел: он весело и непринужденно болтал по-немецки с фрау Голлербах и ее многочисленными немками-приятельницами, по- английски сразу с несколькими другими дамами, которых испепелял огонь азарта, и одновременно с этим умудрялся распекать матроса-механика, возившегося с одним неисправным автоматом.
Сзади к старшему пассажирскому помощнику почти неслышно подошел один из пассажирских администраторов:
— Константин Анатольевич, капитан на мост вызывает...
Беглов тут же любезно извинился перед дамами, распрощался с ними, сделал «страшные глаза» матросу-механику и вышел из салона игровых автоматов...
Когда Беглов взбежал на мостик, капитан Николай Иванович Потапов уже ждал его на открытом левом крыле.
Капитан плотно прикрыл тяжелую дверь, ведущую в ходовую рубку, и, глядя прямо перед собой в черноту вечернего океана, спросил:
— Константин Анатольевич, вам известно, что вопреки строжайшей инструкции у главного врача судна в его личной каюте находится пассажир?
— Так точно. Известно, Николай Иванович.
— Почему не докладывали?
— Не считал необходимым, Николай Иванович. Полагал, что коллега может принять коллегу.
— А переводчик Закревская?
— Доктор не знает немецкого, — не моргнув глазом ответил Беглов. — Ему необходим переводчик.
Капитан помолчал. Потом медленно повернулся к Беглову. Спросил в упор, как хозяин дома, для которого не должно быть тайн под его крышей:
— Константин Анатольевич, а вас лично не волнует, что переводчик Закревская сейчас в каюте у доктора?
Пауза была столь короткой, что ее и паузой-то нельзя было назвать...
Беглов невозмутимо посмотрел в глаза капитану и холодно спросил:
— Николай Иванович, у вас есть еще какие-нибудь замечания?
— Нет, — ответил капитан и уставился в океан.
— Разрешите идти?
— Идите.
Беглов резко повернулся, сделал пару шагов к трапу левого крыла, и тут капитан снова окликнул его:
— Константин Анатольевич!
— Слушаю вас, Николай Иванович.
— Прошу простить меня, что я оторвал вас отдел, Константин Анатольевич. Я рад, что у меня есть такой пассажирский помощник.
— Все нормально, Николай Иванович. Разрешите идти?
— Пожалуйста, — уважительно сказал ему капитан.
Поздней ночью в каюте доктора Ивлева горела только несильная настольная лампа. Доктора Вольфа уже не было. На постели Тимура спала маленькая кудлатая собачка.
На фоне черного иллюминатора, посередине каюты, прижавшись друг к другу, стояли Таня и Тимур. Тимур нежно целовал грустное лицо Тани и что-то неслышно шептал ей...
Когда же он погладил ее по щеке, она взяла его руку, прижалась к ней и поцеловала в ладонь. Потом подняла голову и тихо сказала, глядя Тимуру прямо в глаза:
— Знаешь... у меня сейчас такое ощущение, будто я неторопливо и счастливо возвращаюсь из какой-то совершенно другой жизни...
... По мере того как в рукописи Сергея Александровича Мартова теплоход «Федор Достоевский», преодолев эфемерно-воображаемую границу двух океанов — Атлантического и Тихого, все ближе подходил к проливу Корфа, чтобы потом впервые отклониться от привычного маршрута и зайти в фантастический, доселе неведомый залив, Мартов все внимательнее перечитывал лоцию этого района, все чаще и чаще просматривал копии карт залива Принцессы Дайяны...
Для работы над рукописью, помимо уймы фотографий, сотен метров видеопленки, километров диктофонных записей болтовни с очевидцами и консультантами, Мартов располагал еще и двумя почти одинаковыми картами этой акватории. Одна — с четко проложенным новым маршрутом российского судна и последующим выходом из залива в пролив Корфа. Этой картой, как и многими другими, Мартов был снабжен еще в Москве владельцами крупнейшей российской судовладельческой круизной компании «Посейдон» — Юрием Краско и Львом Берманом.
Вторая карта этого же залива была вручена Сергею Александровичу Мартову чуть позже, в Нью Йорке. Отставным сотрудником Интерпола Солом Гринспеном. К тому времени эта карта была уже рассекречена, а посему Сол никакого служебного греха на свою душу не брал.
Копия интерполовской карты была почти идентична посейдоновской. За исключением того, что если на московской карте залива Принцессы Дайяны был нанесен всего лишь новый экскурсионно-познавательный маршрут «Достоевского», то нью-йоркская карта, помимо этого же маршрута, несла на себе полную диверсионную разработку сокрушительной компрометации российского пассажирского круизного флота в глазах всего мира. С вероятным и желательным затоплением судна и вполне возможной массовой гибелью пассажиров и команды...
С каждой уже выправленной и несчетное количество раз переписанной страничкой, занесенной в компьютерную память и выползшей из маленького японского принтера, личное, сугубо мужское существование Сергея Александровича Мартова становилось все более пресным и, прямо скажем, тускло- непримечательным.
Это вовсе не означало, что, сочиняя эти строки, Сергей Александрович действительно достиг некой высшей сублимации одного вида нерастраченной энергии с переходом в другой, давший феерические результаты!
Нет. Болдинской осени не получилось. Достаточно было внимательно прочитать уже написанное. Полет вдохновенного мастерства не состоялся. То ли из-за чудовищных магнитных бурь, сотрясавших земной шар, то ли из-за усталости, прямо скажем, сильно состарившейся конструкции летательного аппарата...
Хотя попытки, чего греха таить, были.
И из Дюссельдорфа эта кустодиевская «Ой, шоб вы были мне только здоровеньки!» к нему наведывалась... И Элька Конвицка, отдохнувшая в Италии за счет Государственной думы Российской Федерации, пару раз ночевала у него. И еще одна поклонница творчества Мартова пыталась взлететь вместе с «любимым писателем» над болотцем своего эмигрантского бытия...
Но это все были попытки с не очень «годными средствами».
Элька, знавшая лучшие времена в койке Сергея Александровича, даже заподозрила его в каком-то модном мужском недомогании, о котором ей так живописно рассказывал член российской Государственной думы на итальянском курорте Лидо ди Езоло, в объяснение собственных неурядиц в этом плане. Правда, депутат был лет на двадцать моложе Сергея Александровича Мартова, да и диапазон его сексуальных пристрастий был неизмеримо шире, чем у пожилого и ограниченного Мартова, который всегда любил только женщин...
А ларчик открывался на удивление чрезвычайно просто!
Или — невероятно сложно. Что почему-то обычно удивляет значительно меньше...
Эта чертова рукопись заполнила Сергея Александровича Мартова всего целиком. Рукопись не оставила в нем ни одного свободного местечка, в которое можно было бы удобно уложить еще и эту — немаловажную — часть мужского существования. В любом возрасте.
