не спала, кроме Фреда, и он по праву считался её лучшим мужчиной.

Вот только забеременеть она никак не могла. Бегали они с Фредом по врачам, перепробовали всё, что возможно – вплоть до тибетской медицины, в отчаянии опустились до визита к каким-то колдунам…

А на второй год безуспешных стараний родить себе детёныша поклялись теперь жить только друг для друга. И Рут поступила в Полицейскую академию, чтобы не только дома, но и на работе быть ближе к Фреду.

Три года тому назад полицейская машина сержанта Фреда Истлейка, уже неуправляемая, как потом сказали врачи, медленно подкатилась к отелю «Рамада Милфорд Плаза», что на Восьмой улице Манхэттена, и мягко ткнулась носом в заднюю часть огромного туристского автобуса, ждущего пассажиров.

Когда разъярённый водитель автобуса с отборной руганью выскочил из-за руля, то увидел, что автобус его, слава Богу, лишь слегка поцарапан, а за рулём полицейского автомобиля с помятым бампером и разбитой фарой сидит мёртвый сержант полиции Фред Истлейк, у которого просто остановилось сердце…

Этот старый толстый автобусник до сих пор навещает Рут, а с тех пор как она привезла из России Тимура, стал заглядывать к ним ещё чаще.

– Тим рассказал тебе, как он попал в Нью-Йорк?

– В общих чертах… – осторожно ответил я,

– Естественно, что многих деталей он не знает! – усмехнулась Рут и снова закурила.

…Через полгода после смерти Фреда, по обоюдной договорённости руководства нью-йоркской полиции и Московского управления Министерства внутренних дел, была организована поездка американских полицейских в Москву с чисто ознакомительно-дружескими целями. В делегацию включили и Рут Истлейк.

Поездка в Москву вся состояла из непрекращающегося вранья. По любому поводу русские устраивали обжираловку с водкой и лгали. Лгали без устали и тоже по любому поводу: шёл ли разговор об организованной преступности или борьбе с проституцией, шла ли беседа о финансовых пирамидах или заказных убийствах, говорили ли о транспортировке наркотиков в Россию и через Россию или о детских преступлениях и беспризорности…

Посещение русского следственного изолятора – заранее подготовленный спектакль. Поездка в колонию – тщательно отрепетированное представление… Осмотр подмосковного детского тюремного учреждения, где содержатся дети, совершившие тяжёлые преступления, но не подлежащие суду по возрасту, – опять враньё и показуха.

Но всё равно – это было счастье, что их туда свозили!..

Когда Рут увидела наголо стриженного девятилетнего Тимура, одетого в негнущийся новый мышиного цвета костюмчик, который ему выдали, наверное, специально перед приездом американской делегации, она подумала, что если Господь Бог дал бы ей радость родить тогда, когда они только поженились с Фредом, – у неё был бы уже такой же мальчик. Ну, может быть, младше на год…

Она смотрела на этого ребёнка с неслыханным татарским именем – Тимур – и понимала, что пройдёт ещё совсем немного времени, и этот мальчик неминуемо погибнет. В глазах ребёнка-убийцы Рут увидела его собственную смерть: не приживётся в том мире, который его сейчас окружает, – свои уничтожат, приживётся – убьют те, кто будет за ним охотиться. Вот тогда-то она и подошла к Тимуру.

…А через месяц прилетела за ним уже без всякой делегации. Одна. В руках у неё был чек на пятнадцать тысяч долларов, куча идиотских документов, рождённых воспалённым воображением американских бюрократов, ответственных за всякие «усыновления», и два обратных билета на самолёт – взрослый и детский. Провожали их три сотрудника детского отдела Управления московской милиции, сестра покойной матери Тимура, которая за триста долларов подписала полное отречение от родственных прав, и в качестве переводчика – интернатский доктор Сергей Хотимский с дочерью Машей.

Спустя несколько месяцев Тимур затараторил по-английски, а ещё через пару недель впервые назвал Рут мамой.

Сейчас он говорит по-английски так, будто родился в Штатах и никогда не бывал в России. Хотя Рут и слышала, как он иногда треплется по-русски в окрестных магазинчиках, где торгуют эмигранты.

– Мне кажется, что Тим не забыл русский язык. Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы он его потерял, – неуверенно сказала Рут и спросила меня: – А как твоё впечатление?

Я вспомнил весь невероятный и чудовищный мат, который Тимур обрушил на головы «Собачьей свадьбы» в порту Элизабет, и, не покривив душой ни на йоту, успокоил Рут Истлейк:

– Не волнуйся, Рут, он сохранил русский язык во всех его тончайших нюансах и говорит на нём превосходно!

Про «нюансы» я ввернул сознательно. У меня всегда в запасе есть несколько слов, значение которых мне когда-то объяснил мой Плоткин, и я порой жду не дождусь логической возможности ввернуть в свою фразу одно из таких словечек.

Но только Рут собралась было восхититься моей образованностью, как я нечаянно, ну совершенно непроизвольно разинул пасть, как говорил Водила – «шире некуда!», и зевнул.

– О Боже! – испугалась Рут и посмотрела на часы. – Четверть третьего! Я же совсем тебя заговорила… Идём, идём, мой дорогой… Я сейчас приготовлю у Тима постельку, и ты ляжешь баиньки…

К этому времени я, честно говоря, хотел даже больше не спать, а писать. Просто стеснялся разрушить стройность рассказа Рут и терпел до последнего. Но сейчас я ей прямо сказал:

– Знаешь, Рут… Мне бы до ветру сходить.

– До чего?! – не поняла Рут.

– Ну, пописать, что ли… А может, чего и посерьёзней.

– Чёрт подери! Как же я сразу тебе не предложила? Вот дура! Идём, я покажу тебе, где ЭТО сделать, а завтра мы с Тимом купим тебе настоящий туалетик для Котов, и Тим будет ежедневно следить за его чистотой и свежестью.