— Не трудно догадаться, что ты мне скажешь? Что ты любишь меня! — Шутит он.

— Дурачок какой-то! Больше всего я люблю….. — Специально я затянула фразу и заставила его ждать мой ответ. — Вареники, глупый. А ты, все меня да меня!

И вот мы опять сидим за его столом, он ест с аппетитом, нет хватает жадно еду. Я смотрю на него такими глазами, что он отрывается от тарелки и, не прожевывая, спрашивает.

— Что, совсем плохо, ты так уже без меня и не можешь? Совсем не ешь. Ты что, в серьез влюблена?

Я смотрю на него, и на моих глазах появляются самые настоящие слезы.

— Ну, какой же ты все-таки бестактный и бессердечный. Ты что сам не видишь?

— Я то — вижу, что ты не ешь и вот — вот заплачешь.

— Ну, что ты, в самом деле, не видишь, что ты съел все мои вареники. — Выкручиваюсь я.

— А я их так люблю, даже больше самого тебя, обжора!

И я, выхватываю из-под его рук тарелку, с варениками, убегаю в соседнюю комнату.

— Женечка, прости. Я совсем о тебе забыл. Чуть сам все не съел.

— Вот расскажи мне, что-нибудь о себе, тогда и получишь добавку. Ты понял, Глиняный горшок! Ну же, я жду еще десять секунд или я съем все вареники сама?

— Женька, не дури. Возвращайся на кухню. Я согласен.

Потом мы вместе жуем, из одной тарелки оставшиеся вареники. Пока я вожусь с посудой, Игорь меня внимательно изучает, следит за каждым моим движением. Наконец я не выдерживаю.

— Ну, что ты все на меня смотришь? Сравниваешь? Ты, что не видел меня? Уж кто, кто как не ты меня видел такой, что иному мужику и во сне не приснится такая радость.

— А почему только мужику? — Обжигает меня его вопрос.

— Разве женщине видеть это не в радость?

— Ну, знаешь…. — Тяну я с ответом, не зная с чего начать. — Наверное, радость приходит только после того, как сам человек становится для тебя в радость. Тогда все, что есть в нем и тебе доставляет радость.

— Я, например, … — Продолжаю развивать свою мысль. — Радуюсь, искренности чувств ко мне и мне не особенно важно, от кого они исходят. Главное, что все было честно.

— Хорошо, а если это не очень искренно, если это только играют гормоны. То тогда как?

— Да все так же. Мне кажется, что главное, что я нахожу и вижу в человеке искреннего.

— Что ты хочешь сказать? Что тебе все время попадались только искренние люди и сексуальные партнеры? Вот уж я не поверю. И гормоны, опять же. А знаешь ли ты, что любовь это всего лишь быстротечное состояние, которое обусловлено игрой гормонов?

— Какой бы не было быстротечной, как ты говоришь, любви и чувствам просто они еще чем-то очень значимым для человека сопровождаются. Просто в самом акте любви, ну в ее действии между людьми заплетаются такие ниточки близости, как паутинки, что ли. Наверное, это от того, что ты получаешь или отдаешь партнеру какую- то частичку самой себя. Эти паутинки тонюсенькие, если грубо дергать, они легко рвутся. Чем больше я общаюсь с близким человеком, тем больше мы заплетаемся с ним в эти ниточки. Вот так то!

— Ах, ты паучиха! Это ты меня заплетаешь? Сажаешь в свою паутинку, чтобы потом на досуге кровушку или еще что пить из меня!

— Да, из тебя Глиняный горшок не то, что ниточки, даже вареников не допросишься. — Разряжаю я этот острый разговор. — Сам все норовишь с меня кровушки попить.

— А ну, давай колись, Глиняный горшок, как это ты не засунул к себе в утробу нашу Эммилию Иосифовну? Или опять будешь плести мне про то, что ты не виноват, и она сама к тебе пришла. А ну, давай живо колись и рассказывай, я внимательно тебя слушаю.

Я спрашивала, а у меня все внутри сжималось от мыслей, что я услышу от него. Неужели я ошиблась, неужели у него, что-то было и с Эмилей? Но почему я так заволновалась? Я что, по — прежнему тянусь к ней? Или это опять все те же тянутся ниточки? Тогда уже не ниточки, а просто веревочки какие то. Интересно, он все о нас с ней знает? Все эти мысли ураганом пронеслись у меня в голове пока он медленно вставал из — за стола.

— Ты меня закормила, прекрасная паучиха. Теперь я полчаса в твоем распоряжении и только потом смогу что- то соображать по работе. Валимся к тебе на диван. Ты не против?

— Подожди, подожди. Так кто у нас больше паучок, ты или я. Ты, куда меня тащишь, дряхлый старикашка? — Передразниваю его я, а сама уже лезу с ногами на диван.

Я мощусь, но все никак не пойму, как мы усядемся рядом. Мне нестерпимо хочется положить к нему свою голову на колени и что бы он меня гладил. Наконец он осторожно садится рядом и я, с замиранием сердца, валюсь к нему головой на колени. А что бы он меня не прогнал, я тут же нахожу причину и говорю.

— Вот ты же обещал погладить спинку, но пока я тебе не доверяю, так что погладь мне головку. Ведь я же хорошая, я вовсе не злая паучиха, я просто маленький котенок.

Я несмело беру его руку и начинаю ей гладить себе волосы.

— Ну, что же ты, гладь и рассказывай, я кошечка лежу, но все внимательно слушаю. Нет, наверное, не так, мурлыкай мне, что-то на ушко, я слушаю.

По моей коже побежали мурашки, как только он осторожно коснулся моих волос.

Его ладонь плавно заскользила по моей голове.

Если бы было возможно, то я бы замурлыкала от радости его прикосновений.

Я мысленно твердила ему установки о том, что бы он чувствовал меня, как я его, как мне хотелось близости с ним. А он начал рассказывать о себе и Эмили. Вот о чем он рассказывал…

Отец все вскоре узнал и разорвал с мачехой всякие отношения. Он не простил ей того, что она творила со мной.

Поэтому следующей в его жизни стала Эмилия.

В свое время Эмилия обратилась к нему за помощью.

У нее, примы балерины, стала непомерно быстро увеличиваться грудь, а это никак не сочеталось с балетом.

Грудастых балерин не бывает.

В первых большая грудь требует дополнительной опоры и без нее она может, вывалится во время движений и танца, потом ее приходится, как то придерживать и стягивать, а это неудобно и к тому же в большой груди лишний вес.

Она хотела уменьшить грудь и опять танцевать, но отец приложил все свои силы к тому, что бы она этого не делала. Резекция груди в ее возрасте могла закончиться очень плохо, отец об этом хорошо знал, так как накануне у его коллеги умерла пациентка, после подобного вмешательства.

Поэтому отец уговаривал и очень серьезно убеждал ее ничего не делать со своей прекрасной фигурой. И тогда она поняла, что с карьерой танцовщицы ей придется расставаться.

Отец как мог, успокаивал ее и видимо как то расположил к себе, вскоре он предложил ей свою руку и помощь.

Он полюбил ее, как красивую и обаятельную женщину, украшение его жизни.

В ответ она призналась ему в том, что уже давно не встречается с мужчинами. Ее предпочтения всецело отданы женщинам.

Отца это устраивало. Его золотые годы ушли на науку, когда они встретились с Эмилией, ему уже было далеко за шестьдесят. Видимо напряженная научная деятельность в последние годы, когда он месяцами не высыпался и тратил все свои силы на космос, полностью истощили его организм, как полноценного мужчину.

В таком возрасте мужчин можно уже не бояться и вести себя с ними так, как уже хочется женщине.