Филипп.
Грейвз тяжело вздохнул. То, что вышколенный дворецкий ограничился только этим, было настоящим подвигом терпения.
— На вашем месте я бы все-таки снял накидку, сэр, — вежливо проговорил он. — Судя по всему, вам придется пробыть здесь какое-то время. Вы рискуете промокнуть до нитки!
Раздражение Филиппа вдруг сменилось ледяным страхом. Неужели с Элоизой все-таки что- то случилось? Нет, он этого не вынесет!
Филипп лишь сегодня по-настоящему обрел своих детей. Неужели в этот же день ему суждено потерять жену?
— Что случилось? — упавшим голосом прошептал он. Вместо ответа Грейвз кивком указал Филиппу на лестницу. В глазах старого дворецкого застыла грусть.
— Следуйте за мной, сэр, — пригласил Грейвз Филиппа. С замирающим сердцем Филипп пошел за ним. С каждым шагом его тревога нарастала.
Элоиза по субботам исправно ходила в церковь, потому что это требуется от каждого добропорядочного гражданина, но особо набожной или богобоязненной она никогда не была. Во время проповедей священника мысли Элоизы обычно блуждали где-то далеко. Петь церковные гимны вместе со всей паствой она, правда, любила, но не потому, что испытывала в такие моменты религиозный экстаз, а потому, что для человека, лишенного голоса и слуха, это единственный шанс спеть и не навлечь при этом на себя обвинений, что ты катастрофически не попадаешь в такт.
Но сейчас, сидя у постели больного племянника, Элоиза готова была молиться горячо, как в детстве.
Чарльзу, слава Богу, не становилось хуже, но состояние его и не улучшалось. Доктор, побывавший в доме еще раз — второй раз за день, — сказал лишь одно: “Все в руках Господних!”
Элоиза ненавидела эту фразу, которой врачи всегда прикрываются, когда не могут ничего сделать. Но как бы то ни было, судьба мальчика действительно была сейчас в руках Господних и оставалось только молиться.
И Элоиза молилась, когда не была занята тем, что клала мальчику на лоб освежающую влажную тряпку или вливала тепловатую микстуру ему в рот. Но делать это приходилось, разумеется, не постоянно, и большую часть времени Элоиза была вынуждена бездействовать.
Она не помнила молитв наизусть или, по крайней мере, не могла вспомнить в своем теперешнем состоянии. Поэтому она просто повторяла в уме: “Пожалуйста, Господи! Прошу тебя…”
Неожиданно дверь отворилась — и на пороге возник Филипп. Вряд ли он успел уже получить ее записку: с тех пор, как Элоиза послала с ней человека, не прошло и часа, но, тем не менее, при всей своей невероятности факт оставался фактом — Филипп был здесь. Одежда его промокла, волосы прилипли ко лбу, но никогда еще он не казался Элоизе таким прекрасным — настолько рада она была его видеть. Элоиза не знала, что он здесь делает, что вдруг привело его сюда, но сейчас это не имело для нее никакого значения. Подбежав к мужу, она горячо обняла его.
— Филипп! — Элоизу словно прорвало, и она, державшаяся до сих пор, дала волю слезам. Весь день она старалась быть сильной, быть опорой для Бенедикта и Софи. С появлением Филиппа она, наконец, могла позволить себе быть слабой…
— Я думал, что-то с тобой, — виновато сказал он.
— Что? — не поняла Элоиза.
— Я думал, это с тобой что-то случилось, — повторил Филипп. — По поведению дворецкого я почувствовал неладное, но не знал, что именно произошло. Впрочем, теперь уже не важно…
Элоиза молча смотрела на него. Губ ее коснулась едва заметная благодарная улыбка.
— Что с ним? — спросил Филипп, имея в виду ребенка. Элоиза покачала головой:
— Очень плох.
Филипп посмотрел на Бенедикта и Софи, которые, узнав, что Филипп здесь, вышли к нему. Оба выглядели бледными и осунувшимися.
— Давно он болен? — спросил Филипп.
— Уже два дня, — ответил Бенедикт.
— Два с половиной, — поправила его Софи. — Ему стало плохо в субботу днем.
Элоиза отступила от мужа.
— Тебе нужно просушить одежду, Филипп, — сказала она. — Да и мне теперь тоже. — Платье Элоизы промокло оттого, что она прижималась к Филиппу. — А то, чего доброго, мы все заболеем!
— Со мной все в порядке, — запротестовал Филипп. Пройдя мимо жены, он подошел к больному и потрогал его лоб.
— Похоже, горячий, — произнес он, поглядев на Бенедикта и Софи, — но мне трудно судить: я промерз, у меня руки холодные.
— У него лихорадка, — тяжело вздохнул Бенедикт.
— Вы давали ему какое-нибудь лекарство? — поинтересовался Филипп. — Вызывали врача?
— А ты разбираешься в медицине? — со слабой надеждой спросила у него Софи.
— Доктор пускал ему кровь, — сообщил Бенедикт, но, кажется, это не помогло.
— Мы давали ему мясной бульон, — сказала Софи, — обертывали холодной простыней, когда у него был жар…
— И согревали, когда его знобило, — добавила Элоиза.
— Но ничего не помогает, — прошептала Софи. Она вдруг бессильно упала на колени и, уткнувшись в кровать Чарльза, зарыдала.
— Софи! — Бенедикт опустился на колени рядом с ней. Он обнял жену за плечи, пытаясь утешить, но вместо этого лишь разрыдался сам. Элоиза и Филипп отвернулись.
— А вы давали ему настойку ивовой коры? — спросил вдруг Филипп.
— Ивовой коры? — удивилась Элоиза. — Думаю, нет, а что?
— Отличное средство! Я узнал о нем, когда учился в Кембридже. Когда-то его широко применяли как обезболивающее, но затем его заменил опий. Мой профессор утверждал, что оно также помогает и при лихорадке.
— Ты давал его Марине? — спросила Элоиза. Филиппа удивил ее вопрос, но затем он вспомнил, что Элоиза все еще не знает всех подробностей и думает, что Марина просто умерла от простуды — что, впрочем, не было неправдой, хотя не было и всей правдой.
— Пробовал, — признался он, — но мне не удалось влить ей его в рот. Впрочем, — добавил он, — Марина была очень плоха — гораздо хуже, чем сейчас Чарльз. Она вообще была очень больной женщиной.
Элоиза пристально посмотрела на Филиппа, гадая, что он имеет в виду, но спрашивать не стала. Затем она перевела взгляд на Бенедикта и Софи. Рыдания их прекратились, но они по-прежнему не вставали с коленей, словно забыв о присутствии в комнате Элоизы и Филиппа.
Элоиза разделяла скорбь брата, но раскисать было не в ее натуре. Она тронула Бенедикта за плечо.
— У вас есть настойка ивовой коры? — спросила она. Бенедикт посмотрел на нее, непонимающе моргая.
— Не уверен, — пожал он, наконец, плечами.
— Возможно, — проговорила Софи, — она найдется у миссис Крабтри. — Крабтри были пожилой четой, следившей за Май-Коттеджем еще тогда, когда Бенедикт не был женат и лишь изредка наезжал сюда. — Крабтри очень запасливы. Но сейчас они гостят у дочери, вернутся лишь через несколько дней…
— Но в дом их можно проникнуть? — спросил Филипп. — Если я увижу эту настойку, я узнаю ее. Впрочем, даже не обязательно настойку — можно просто кору, лекарство я приготовлю сам. Это, думаю, снимет лихорадку.
— Ивовая кора? — недоверчиво спросила Софи. — Ты хочешь лечить моего сына древесной корой, Филипп?
— Если это ему и не поможет, — проронил Бенедикт, поднимаясь и направляясь к дверям, — то, во всяком случае, и не повредит. Пошли, Филипп, у меня есть ключ от дома Крабтри. — Он вдруг пристально посмотрел на Филиппа. — Ты веришь в успех?
— Не знаю. Но очень хотел бы, — вздохнул тот. Бенедикт посмотрел на Филиппа еще пристальнее, словно прикидывая, стоит ли ему доверять. Одно дело — позволить этому типу жениться на Элоизе и совсем другое — доверить ему лечить ребенка странными средствами.
Филипп понимал Бенедикта и не осуждал его — он сам был отцом.
Филипп вышел из дома вслед за Бенедиктом. Он очень надеялся, что предложенное им лекарство не подведет. Сейчас от этого зависел авторитет Филиппа в глазах Бенедикта, а значит, и всех Бриджертонов.
Трудно сказать, что именно помогло больному — ивовая настойка, горячие молитвы Элоизы или то была просто удача, но, как бы то ни было, к утру маленькому Чарли стало лучше. Он был все еще слабым и вялым, но явно шел на поправку — лихорадка, во всяком случае, прошла. К полудню уже стало ясно, что помощь Элоизы и Филиппа больше не нужна, и они, уставшие и изможденные, сели в свой экипаж. Оба думали лишь об одном: поскорее, наконец, добраться до кровати и спать — ничего больше, только спать!
Первые десять минут они ехали в полной тишине. Элоиза слишком устала, чтобы говорить. Однако, несмотря на бессонную ночь, она чувствовала себя слишком возбужденной, чтобы заснуть, — сказывалось, должно быть, нервное напряжение. Элоиза бесцельно смотрела в окно на мокрый после дождя пейзаж. Почему-то дождь прекратился именно в тот момент, когда Чарли стало лучше, что поневоле заставляло Элоизу поверить в мистическое вмешательство самого Бога, услышавшего ее молитвы. Но стоило ей перевести взгляд на Филиппа, сидевшего в карете с закрытыми глазами — хотя Элоиза была уверена в том, что он не спал, — как она снова подумала, что мистика здесь ни при чем, а улучшение наступило благодаря ивовой настойке. Элоиза не могла бы этого доказать, но почему-то была убеждена в этом.
Впрочем, чудо здесь, пожалуй, тоже сыграло свою роль — чудо стечения обстоятельств. Если бы Элоиза не решила вдруг заглянуть к близнецам во время урока, она не пошла бы к Филиппу в оранжерею, чтобы сказать ему, что мисс Эдвардс надо уволить. Если бы она не пришла к нему в оранжерею, они бы не поссорились. А если бы не поссорились… Черт побери, можно смело сказать, что Чарльзу Бриджертону крупно повезло!
— Спасибо тебе, Филипп, —
