И, действительно, так оно и было. Любовь и счастье противостояли каждому препятствию, перед которыми оказывались Эверсли.

Кроме смерти.

Силлсби, единственный дом, который когда–либо знала Грейс, наследовался по мужской линии. Она знала это, но не ожидала, что ее нетерпеливый кузен Майлс так быстро сменит место жительства. Или что он все еще не состоит в браке. Или что, когда он толкнул ее к стене и прижал свои губы к ее, она, как предполагалось, должна была это ему позволить, да еще благодарить эту жабу за его милостивый и благосклонный интерес к ней.

Вместо этого она пихнула его локтем под ребра и коленом между ног.

Да, он не был слишком влюблен в нее после этого. Это была только часть полного фиаско, который довершила ее улыбка.

Взбешенный ее отказом, Майлс выбросил ее на улицу. Грейс осталась ни с чем. Без дома, без денег, без связей (она отказалась посчитать за таковые Майлса).

И тут появилась вдова.

Новости о затруднительном положении Грейс, должно быть, быстро облетели округ. Вдова налетела подобно ледяной богине и унесла ее прочь. Не было никаких иллюзий, что она была избалованной гостьей. Вдова прибыла с полной свитой, бросила на Майлса такой взгляд, от которого он долго корчился (без всяких преувеличений; и это был самый приятный момент для Грейс), а затем заявила ей:

— Вы должны стать моей компаньонкой.

Прежде, чем Грейс успела согласиться или отказаться, вдова развернулась и оставила комнату. Это только подтвердило то, что знали все — у Грейс не было выбора в этом вопросе.

Это было пять лет назад. Теперь Грейс жила в замке, ела превосходную пищу, у нее была одежда, если и не по последней моде, то хорошо сшитая и, действительно, весьма симпатичная. (Может, у вдовы и были другие недостатки, но она, хотя бы, была не скупа).

Она жила всего лишь в миле от того места, где выросла, и поскольку большинство ее друзей все еще жили в округе, она видела их достаточно регулярно — в деревне, в церкви, во время дневных визитов. И если у нее не было собственной семьи, то, по крайней мере, она не была вынуждена иметь ее с Майлсом.

Но как она не ценила всего того, что сделала для нее вдова, она хотела чего–то большего.

Или, возможно, даже не большего. Возможно, только кое–что еще.

Это невозможно, думала она, падая в кровать. Единственными вариантами для женщины ее происхождения были служба и брак. Для нее это означало — служба. Мужчины Линкольншира были слишком запуганы вдовой, чтобы кто–либо осмелился сделать предложение Грейс. Было известно, что у Августы Кэвендиш не было никакого желания обучать новую компаньонку.

Еще лучше было известно, что у Грейс нет ни единого гроша.

Она закрыла глаза, пытаясь напомнить себе, что простыни, на которых она спала, были наивысшего качества, и свеча, с которой она только что сняла нагар, была из чистого воска. Нельзя отрицать, что она имела все для физического комфорта.

Но то, что она хотела, это…

На самом деле, не имело значения, что она хотела. Это была ее последняя мысль прежде, чем она, наконец, заснула.

И увидела сны о разбойнике.

На расстоянии пяти миль, в маленькой почтовой гостинице, в своей комнате одиноко сидел человек с бутылкой дорогого французского бренди, пустым стаканом, небольшой коробкой одежды и женским кольцом.

Его звали Джек Одли, до этого Капитан Джон Одли армии Его Величества, еще прежде Джек Одли Батлерсбридж, из графства Кэвен, Ирландия, еще раньше Джек Кэвендиш–Одли того же самого места, а еще прежде, так давно, как только можно было добраться, поскольку это было во времена его Джона крещения, Августус Кэвендиш.

Миниатюра ничего для него не значила. Он видел ее только ночью, и он, во всяком случае, еще не знал ни одного портретиста, который смог бы ухватить сущность человека в миниатюрной живописи.

Но кольцо…

Нетвердой рукой он вылил в себя еще стакан бренди.

Он не присматривался к кольцу, когда брал его из рук старой леди. Но теперь, в тишине снимаемой комнаты, он рассмотрел его. И то, что он увидел, потрясло его до глубины души.

Он видел это кольцо прежде. На своем собственном пальце.

У него был мужской вариант, но они были идентичны. Искривленный цветок, крошечный завиток в виде буквы Г. Он никогда не знал, что это означает, поскольку ему сказали, что его отца звали Джон Августус Кэвендиш, никакого намека на Г нигде найдено не было.

Он все еще не знал, что же стояло за буквой Г, но был уверен, что старая леди знала. И независимо от того, сколько времени он пытался убедить себя, что это всего лишь совпадение, он знал, что этим вечером на пустынной Линкольнширской дороге, он встретил свою бабушку.

Господи.

Он снова посмотрел вниз на кольцо. Он положил его на стол, его лицо отражалось в нем, мерцая от света свечи. Он резко крутанул свое собственное кольцо и сдернул его с руки. Он не мог припомнить, когда в последний раз его палец был гол. Его тетя всегда настаивала, чтобы он скрывал его, это был единственный подарок на память, который они получили от его отца.

Его мать, сказали ему, сжимала его в своих дрожащих пальцах, когда ее вытаскивали из холодных вод Ирландского моря.

Медленно Джек протянул кольцо, осторожно укладывая его рядом с его «сестрой». Его губы слегка разгладились, он оценивал пару. На что он надеялся? На то, что, когда он положит их рядом, то увидит, что они, фактически, совершенно разные?

Он мало знал своего отца. Его имя, конечно, и то, что он был младшим сыном зажиточной английской семьи. Его тетя встречала его дважды, у нее сложилось впечатление, что он жил отдельно от своих родственников. Он говорил о них только со смехом, в той манере, которую люди используют, когда не хотят сказать что–нибудь по сути вопроса.

У него не было состояния, или так казалось его тете. Его одежда была качественна, но затаскана, так что любой мог утверждать, что он блуждал по ирландской сельской местности в течение многих месяцев. Он сказал, что приехал на свадьбу школьного друга, и ему так здесь понравилось, что он остался. Его тетя не видела причины сомневаться в этом.

В конечном счете, всё, что знали о Джеке, было: Джон Августус Кэвендиш был родовитым английским джентльменом, который поехал в Ирландию, влюбился в Луизу Гелбрейт, женился на ней, а затем погиб, когда судно, перевозившее их в Англию, разбилось недалеко от Ирландских берегов. Луизу прибило к берегу, ее побитое тело дрожало, но она была жива. Это случилось за месяц до того, как все поняли, что она беременна.

Но она была слаба и истощена горем, и ее сестра, женщина, которая воспитала Джека как своего собственного сына, сказала, что большим удивлением является то, что Луиза пережила беременность, чем то, что она, наконец, умерла при его рождении.

И это должным образом подвело итог знаний Джека о наследии его отца. Время от времени он думал о своих родителях, задаваясь вопросом, кем они были, и кто из них одарил его готовностью улыбаться, но, правду сказать, он никогда не тосковал ни по чему больше. В возрасте двух дней его отдали Уильяму и Мэри Одли, и если они и любили своих собственных детей больше, то никогда не позволяли ему почувствовать это. Джек, фактически, вырос сыном сельского сквайра, с двумя братьями, сестрой, и двадцатью акрами холмистого пастбища, идеально подходящего для того, чтобы ездить, бегать, прыгать — всего того, что мог