Но мистер Одли был…

Она на минуту закрыла глаза, отвернувшись, чтобы он не мог видеть смятение на ее лице. Пока он был только мистером Одли, не намного выше нее. Но голос вдовы, мягкий и угрожающий, все еще звенел в ее ушах…

Если, конечно, это все еще его имя.

Конечно, она говорила о Томасе. Но тогда было верно и обратное. Если Томас не был Уиндхемом, то им был мистер Одли.

И этот человек… этот мужчина, который дважды ее поцеловал и заставил мечтать о чем–то, не касающемся этого замка — он будет хозяином этого замка. Титул герцога не был все лишь словом, добавляемым к имени. Это были земли, это были деньги, это была сама история Англии, возложенная на плечи одного человека. И если и было что–то, чему она научилась за те пять лет, что провела в Белгрейве, так это то, что аристократия отличалась от остальной части человечества. Да, они были смертными, и истекали кровью и плакали точно так же как все остальные, но они несли в себе что–то такое, что ставило их отдельно от других.

Это не делало их лучше. Независимо от лекций вдовы по данному предмету, Грейс никогда не поверила бы этому. Но они были другими. Они формировались под давлением своей истории и своей роли.

Если мистер Одли был законнорожденным, тогда он был герцогом Уиндхемом, а она была всего лишь старой девой, не смеющей даже и мечтать о нем.

Грейс сделала глубокий восстанавливающий вдох и затем, как только ее нервы достаточно успокоились, повернулась к нему.

— Какую часть замка хотели бы Вы осмотреть, мистер Одли?

Должно быть, он понял, что сейчас не подходящий момент, чтобы давить на нее, и потому бодро ответил:

— Весь, конечно, но я полагаю, что это невыполнимо за одно короткое утро. С чего предложите начать?

— С галереи? — Он так заинтересовался картинами в своей комнате прошлой ночью. Галерея казалась вполне логичным местом для начала осмотра.

— Вглядываться в дружественные лица моих воображаемых предков? — Его ноздри расширились, мгновение он выглядел так, как будто проглотил что–то неприятное. — Думаю, нет. С меня довольно моих предков для одного утра, благодарю покорно.

— Те предки — мертвые, — пробормотала Грейс, едва способная поверить в свою дерзость.

— Именно такими я их и предпочитаю, но не этим утром.

Она взглянула через холл туда, где солнечный свет, проникающий через окно, образовал на полу рисунок из кругов.

— Я могу показать Вам сады.

— Я неподходяще одет.

— Музыкальный зал?

Он постучал по уху.

— Боюсь, мне медведь на ухо наступил.

Она сжала губы, минуту помолчала, затем сказала:

— Вы желаете увидеть какое–то конкретное помещение?

— Многие, — ответил он быстро, — но от Вашей репутации останутся одни лохмотья.

— Мистер О…

— Джек, — напомнил он ей, и каким–то образом расстояние между ними сократилось. — Вчера вечером Вы называли меня Джеком.

Грейс не двигалась, несмотря на то, что ее так и подмывало стремглав броситься назад. Он стоял не настолько близко, чтобы поцеловать ее, и даже не настолько близко, чтобы случайно коснуться ее рукой. Но ее легкие внезапно ощутили отсутствие воздуха, а ее сердце ускорило свой бег, сменив свой стройный ритм на беспорядочный.

Она чувствовала, как на ее языке формируется это слово — Джек. Но произнести его она не могла. Не тогда, когда ее воображение все еще рисовало его в образе герцога.

— Мистер Одли, — сказала она, и хотя пыталась быть строгой, на самом деле, никак не могла справиться с собой.

— Мое сердце разбито, — сказал он, совершенно точно дозируя легкомыслие в своей интонации, чтобы восстановить ее хладнокровие. — Но я продолжу легкий флирт, может быть, совершенно напрасно.

— Да, Вы стремитесь к отчаянию, — пробормотала она.

Его бровь слегка приподнялась.

— Неужели я слышу намек на сарказм?

— Только намек.

— Хорошо, потому что, уверяю Вас, — он положил руку на сердце, — внутри у меня все умирает.

Она рассмеялась, но попыталась сдержаться, в результате вышло что–то больше похожее на фырканье. Это должно было ее смутить, если бы она была с кем–то другим, но не с ним. Он же сумел снять напряжение, и вместо этого она почувствовала, что улыбается. Она задумалась, понимал ли он, каким талантом обладал — заставить любого собеседника улыбаться.

— Идите за мной, мистер Одли, — сказала она, предлагая ему следовать за ней через холл. — Я покажу Вам свою любимую комнату.

— Где купидоны?

Она моргнула.

— Что, прошу прощения?

— Этим утром я подвергся нападению купидонов, — сказал он, пожимая плечами, как будто такой инцидент был обычным делом для начала дня. — В моей комнате для переодевания.

И она снова улыбнулась, на сей раз еще более широко.

— Ах. Я и забыла. Их слишком много, не так ли?

— Если ты равнодушен к голым младенцам.

Она снова прыснула.

— У Вас что–то с горлом? — спросил он невинно.

Она ответила ему сухим взглядом, затем сказала:

— Полагаю, что раздевалка была украшена прабабушкой нынешнего герцога.

— Да, я так и подумал, что это вряд ли была вдовствующая герцогиня, — сказал он бодро. — Не похоже, что она способна вдохновиться херувимами любого вида.

Представшей перед ее мысленным взором картины было достаточно, чтобы она рассмеялась во весь голос.

— Наконец–то. — Сказал он и под ее любопытным взглядом добавил: — Я думал, что Вы собрались задохнуться.

— Похоже, что Вы тоже вернули себе хорошее настроение, — заметила она.

— Для этого достаточно избавить мое общество от ее общества.

— Но Вы встретили вдову только вчера. Конечно, перед этим у Вас были неприятности.

Он одарил ее беззаботной улыбкой.

— Я счастлив со дня своего рождения.

— О, хватит, мистер Одли.

— Я никогда не признаюсь в своем плохом настроении.

Она подняла брови.

— Вы просто испытываете его?

На что он ухмыльнулся.

— Конечно.

Разговаривая, они шли в направлении задней части дома, иногда мистер Одли требовал рассказать ему о месте назначения.

— Я ничего Вам не скажу, — отвечала Грейс, пытаясь игнорировать легкомысленное чувство ожидания,