пакетиков из аптеки. Один был с детской присыпкой, второй с порошком от изжоги. Пакетики очень свежие, совсем новые. Стало быть, он в аптеку уже с раннего утра заходил. Содовый порошок он купил, как говорят, до кучи, раз уж зашел. Да и не выпил он его, значит, не слишком его изжога донимала, главным делом для него была присыпка. Как вы полагаете, стал бы он с утра пораньше за присыпкой идти, если бы без этого лекарства ребенок ночью уснуть никому не давал?

– Про жирное на завтрак?

– Так усы лоснились. Но не полностью, как было бы, если бы их смазали бриолином, или чем там усы мажут, а кончики. Особенно ближе к уголкам губ. Все! Теперь моя очередь слушать. Ой, откуда здесь конфеты?

– Здесь твоих дедуктивных способностей, конечно, недостает? – сделал вид, что рассердился, дедушка.

– Спасибо! Вы тоже угощайтесь!

– Я бы сейчас предпочел папиросу выкурить, – сказал Еренев. – Но прежде, коли пообещал, в двух словах объясню произошедшее. Ну, про то, отчего следствие не велось. Железнодорожная жандармерия должна прежде всего охранять имущество железной дороги. Потому ей не то что не вменено, но даже не положено проводить следственные действия. Да и возможностей у нее для этого нет. Отделение охватывает участок в две тысячи верст, и хорошо, если вдали от управления на месте распоряжается вот такой неглупый вахмистр. Другой на его месте просто снял бы с поезда тело убитого и даже никаких допросов проводить не стал. Вот такая несуразица! Все собираются либо сыскную полицию при железных дорогах создать, либо сыскные отделения при жандармском корпусе да никак решить не могут, какое министерство за это платить станет. Бред!

– Так что же, следствия вовсе не будет? – не поняла я.

– Будет. По прибытии в столицу все осмотрят, дактилоскопию проведут, заведут дело и начнут следствие. Может, уже в Омске пришлют следователя и начнут расследование, потому как жертва не из простого народа. Но преступника к тому времени разыскать станет еще сложнее.

– Вот, вот, – вспомнила я. – Про личность преступника мы и не договорили.

– Да что тут говорить? Скорее всего, прав вахмистр, был в поезде чужой. Но не шулер.

– Почему?

– Есть в преступной среде мастера особого рода. Их работа, уж простите за такое сравнение, требует особой квалификации и особого умения. Карманника или того же шулера очень сложно схватить за совершенное им преступление. Доказать еще сложнее. И срока они получают небольшие. А раз шулер мог в этаком поезде за своего человека сойти, то есть выглядел небедным и солидным человеком с хорошими манерами, так он и вовсе большой мастер своего дела. Так зачем же ему на ограбление идти? А чтобы убийство совершить, тут уж совершенно странные должны быть обстоятельства, чтобы на такое подвигнуть.

– А если это был не чужой? То есть преступление совершил пассажир?

– Про обслугу не забывайте, они тоже не чужие здесь. Тогда нам нужно подозревать буквально всех.

– Что, и вас тоже? – пошутил дедушка.

– По правилам, всех, у кого нет проверенного алиби. Вы, например, не знаете, где я был этой ночью, значит, и я для вас подозреваемый. Но я это знаю и себя подозревать не стану.

– А мы точно знаем друг про друга, что были всю ночь здесь. Так что себя мы тоже не будем подозревать.

– Не смею возражать, – засмеялся Еренев. – Я вас также подозревать не стану, потому что вы можете подтвердить алиби друг друга.

В дверь постучали, товарищ прокурора ее открыл. За дверью стояла Маша. Я глянула на дедушкины часы, с момента отхода состава от станции Чулым прошло двадцать восемь минут.

За время нашей беседы Маша раз сто произнесла слово «ужас». Несмотря на это, она не выглядела слабонервной барышней. Во всяком случае, в обмороки не падала и даже не собиралась. А еще меня порадовало ее умение слушать не перебивая. Я рассказала, по возможности без лишних подробностей, про убийство и про то, что жандармы на станции забрали тело и расспросили нас обо всем нам известном. Ну и постаралась преподнести все таким образом, будто просто уговорила Ивана Порфирьевича взять меня с собой и в первом, и во втором случаях. Но уловка не сработала.

– Даша, а почему жандарм выражал свое восхищение вами?

– Влюбился, – сказала я первое, что пришло в голову.

Маша посмеялась, сочтя это шуткой, и задала вопрос снова. Я подумала и пересказала наш диалог. Как меня пытались направить на путь истинный, и как мне пришлось доказывать неправильность таких суждений о девушках. Потом пришлось еще пояснять свои умозаключения.

– Я вот тоже пыталась нечто подобное проделать, – сказала Маша. – Возможно, у меня что-то и получилось.

Маша приняла самый загадочный вид, но тут же рассмеялась и стала рассказывать. Рассказывала она хорошо, только часто перескакивала с одного на другое. И выводы из наблюдений делала верные. Еще бы не смущалась при этом так часто, что я начинала вспоминать одного знакомого гимназиста с такой же привычкой смущаться без повода, а меня эти воспоминания отвлекали.

Про убийство всем стало известно еще до отхода поезда от станции Чулым. Прав был Иван Порфирьевич, этакое утаить было невозможно. Большая часть пассажиров была расстроена трагическим происшествием, но самую бурную реакцию оно вызвало у Софьи Яковлевны. У той случилась истерика, Ирина Родионовна, как могла, утешала ее. Даже погадать на картах обещала, от чего прежде по каким-то причинам отказывалась. Из их разговора стало казаться, что Софья Яковлевна считает себя виноватой в смерти господина Соболева. Поначалу тех, кто слышал ее сбивчивый рассказ, такое признание насторожило, но вскоре привело в изумление. Софья Яковлевна полагала, что она накликала смерть на человека, которого даже по имени не запомнила и называла в разговоре то Иваном Демидовичем, то Петром Анисимовичем, тем, что постоянно играла «на фортепьянах» похоронный марш.

– Вот я и предлагаю использовать ее склонность к мистике и всяким досужим приметам для достижения нашей цели, – закончила Маша.

Мне пришлось очень сильно напрячься, чтобы вспомнить, какая такая цель у нас была.

– Маша, а вы в самом деле полагаете, что господин капитан-лейтенант нуждается в нашей помощи? Может статься, ему попросту нравится угождать Софье Яковлевне?

– Да что вы такое говорите? Как это может нравиться?

– Откуда мне знать? Вот вам же хочется оказать ему услугу? Ему же хочется оказывать услуги другим людям.

– И я про то же! Алексей Павлович человек такой воспитанный, что его так и подмывает кому-нибудь оказать услугу. Но нельзя же этим пользоваться до такой степени беспардонно! Тут уж помыкание получается. Эксплуатация!

– А Софья Яковлевна не угомонилась за последний час? – решила я ухватиться за крохотную возможность. – После того как на нее раскаяние напало?

– Если бы! – Маша даже помрачнела от такого положения дел. – Алексей, принесите капли! Алексей, подайте плед, мне зябко! Тьфу! Три раза тьфу!

– Хорошо, Маша, – сдалась я. – Излагайте ваш план.

– Да план очень простой, – воодушевилась моя приятельница. – Коли она верит во всякие там знамения, то нужно, чтобы у нее было явление!

– Ничего не поняла.

– Ой! Ну должна ей явиться святая. Не важно которая, пусть будет святая Матрена. Придет и скажет: «Не смей помыкать рабом божиим Алексеем!» И все.

– То есть вы предлагаете переодеться и явиться ночью в образе святой…

– Ну да! Вы же, Даша, при театре служите, вам это не в диковинку будет!

Тут я, пожалуй бы, расхохоталась, но побоялась обижать наивную девушку. Пришлось очень мягко объяснять, что переодевания хороши на сцене, а в жизни сразу видно, что перед тобой не святая Матрена,