– Пес?! – сдавленно воскликнула Юкки. – Это целый кабан!

Зверюга зарычала. Она не любила посторонних на своей территории.

Парень с девушкой, не сговариваясь, попятились назад. Сердитое негромкое рычание стало отчетливым и яростным: мол, уходить никто не разрешал, так что стойте и не рыпайтесь. Кирюха и Юкки замерли на месте. Собака замолчала и медленно зашагала к незваным гостям, готовая прыгнуть на них в любой момент.

– Она нас жрать будет! – пискнула Юкки.

– Пусть рискнет, – Кирюха прикидывал в уме шансы на победу. Они были невелики: когда огромное животное бросится на него и подомнет под себя, нужно успеть попасть ему клинком в горло. Промах означает смерть.

Собака приближалась, сощурив черные выпуклые глаза – жидкий свет слабенького фонарика не мог ослепить и остановить ее. Умная тварь не спешила с нападением – как и Кирюха, она обдумывала стратегию предстоящего боя. Каким-то собачьим чутьем зверь осознавал, что один из тех, кто вторгся в ее владения, вооружен и легкой добычей не станет.

– Юкки, поговори с ней, – потребовал Кирюха.

– Ты больной? – шепнула она.

«Если у тебя есть какие-то способности, даже если ты о них не подозреваешь, самое время их применить на деле», – подумал парень и сказал:

– Хорошо, давай вместе. Я начну, а ты присоединишься, – его язык шевелился в пересохшем рту медленно и неуклюже. – Здравствуй, собака! Привет... – произнеся это, он почти закричал: – Юкки, говори что-нибудь! Эта собака когда-то была домашней, она понимает человеческую речь, интонацию! Ее можно заболтать! Смотри ей прямо в глаза!

– Привет, собачка... Ты очень красивая... – пропищала Юкки.

«Во дура!» – мысленно выругался Кирюха и заговорил, стараясь, чтобы в голосе не было страха перед сильным зверем:

– Ты думаешь, мы пришли тебя грабить? Ошибаешься. Мы не грызем костей, тем более чужих. И твой дом нам не нужен. У нас свой есть.

– Нет, Кирюша! Она хочет нас жрать! – взвизгнула Юкки и затараторила: – Собачка, не надо нас кушать. Ведь ты же не людоед? У тебя когда-то тоже были хозяева. Папа и мама, а у них был ребеночек, да? Мальчик? Ты катала его на своей спине. Ведь ты бы не стала их есть? Ты их до сих пор любишь. Что случилось, почему ты здесь? – ее голос становился медленнее, тверже и уверенней. – Они тебя выгнали? Или погибли? Поехали всей семьей на юг и перевернулись в машине?

Собака стояла как вкопанная, не спуская глаз с чужаков. Кирюха сделал осторожный шажок в сторону – зверь рыкнул.

– Кисуня, не останавливайся! – воскликнул парень. – Кажется, ей нравится твой голос...

Юкки продолжала:

– Ты теперь одна живешь... А у меня тоже никого нету... Представляешь? Ни мамы, ни папы... Раньше были – теперь нет. Я никому не нужна, так же, как и ты. Кушай меня, если хочешь – никому от этого плохо не станет. А я просто хочу быть счатливой, зла никому не желаю. Если даже и делаю кому-то плохо, то стараюсь отработать... Кому-то даже нравится... Я очень маленькая и слабая, как мышка. Ну чем я могу тебе или кому-то еще навредить? Ты очень умная собака. Ты не станешь убивать того, кто слабее тебя. Да и мяса во мне никакого нет. Так, косточки...

Толстый собачий хвост дернулся: резко подпрыгнул и вновь опал. Фонарик в руке Юкки перестал дрожать:

– Ведь я тебе нравлюсь, зверюшка? Наверное, у твоих бывших хозяев была дочка, а не сын? Дочка? Она была очень похожа на меня... Как тебя звали? Матильда? Джесси? Дина? Я бы назвала тебя Диной. Мы с тобой играли... Я чесала тебе шею обеими руками – тебе так нравилось... Я хотела, чтобы ты научилась мне палочку приносить. Поднимала сухую веточку, давала тебе понюхать и швыряла. Говорила: «Ищи!» А ты смотрела на меня брезгливо: дескать, щас, бегу и падаю, нашла дуру! Приходилось весь сахарок самой съедать, потому что ты его не заслужила.

Кирюха не спускал глаз с хвоста огромной собаки – он маятником покачивался из стороны в сторону.

– Дина. Диночка. Ди-и-ина... – протянула Юкки. – Я буду звать тебя Дина. И без возражений у меня. Что за безобразная собака! – она громко топнула каблучком. – Вылезла, напугала, еще и рычит! Никакого воспитания!

Кирюха изумленно посмотрел на подружку, хотя и не мог разглядеть ее лица. Голос Юкки стал гневным, она уткнула руки в бока – луч фонаря при этом уперся в пол – затопала и закричала:

– Ах ты дрянь! Плохая собака! Завтрак бомжа! А ну пошла вон! Не хочу тебя больше видеть! Место! Место!

Кирюха торопливо вырвал из ее руки фонарик и снова осветил пространство перед собой – собаки не было.

– Быстрее! – вскричал он.

– Спокойно, – презрительным голосом бросила Юкки. – Бояться некого, – и вновь крикнула: – Вот, и сиди там, дрянная шавка! Только покажись еще раз мне на глаза!

К двери направились прогулочным шагом. Юкки держала Кирюху под руку, тот не разжимал пальцев, стискивавших рукоять кинжала.

Выход из помещения был заперт снаружи. Выбрались сквозь разбитое окно и долго бежали по темной уродливой улице. Перешли на шаг. Вокзал находился в другой части города, на расстоянии двух часов пешего хода.

Проснулись в электричке.

Вагон был пуст. Поезд подбирался к предпоследней станции – маленькому, всеми забытому, полумертвому Морошинску.

– Как себя чувствуешь, сладкий? – спросила Юкки. На ее коленях лежала опустевшая наполовину коробка конфет.

– Хреново... – бросил тот.

Он готов был ударить себя по лицу. Обещал себе не спать – и заснул! Предатель! Салага!

...Вокзал и поезд стали для него самым страшным испытанием.

Платформы были забиты народом, жаждавшим попасть на самую первую электричку. От камуфляжа рябило в глазах: охотники, рыбаки, грибники, «ягодники» – каждый обмундирован не хуже солдата регулярной армии. Вместо автоматов – дробовики в брезентовых чехлах, спиннинги, удочки, остроги, топорики, длинные ножи. Вместо вещмешков – огромные рюкзаки, бидоны, ведра, плетеные лукошки и корзины... Кирюха вклинился в человеческую массу, держа руку под курткой, на влажной рукояти кинжала... Он боялся, что среди камуфлированной толпы мелькнут черная борода и непрозрачные темные очки Аввакума. Да что Аввакум? Здесь любой может оказаться соглядатаем! Если те, кто преследует Юкки, действительно серьезные люди, то они просто обязаны расставить наблюдателей на всех выездах из города.

Электричку ждали, вклинившись между двумя компаниями.

Справа – группа пенсионеров, одетых так, словно на дворе минимум ноябрь. Едут за продуктами на базар в какую-то деревушку, не доверяют торговцам на городских рынках, а магазинам – и подавно. Громко дребезжат, как целая батарея будильников, спорят, ругают теперешнюю власть.

С другой стороны – семейство беженцев откуда-то из Средней Азии. Несколько женщин в цветастых одеждах – лица закрыты чадрами – с ними целый выводок совсем маленьких детей, которые истошно галдят и упорно не желают стоять на месте возле матерей. Словно черный горох рассыпался по платформе – и теперь без устали перекатывается с места на место, скачет, громко пищит... Один из малышей, не смутившись окружающих, даже справил нужду с края платформы.

В электричке места не досталось. Стояли в тамбуре. Юкки спряталась в углу, а Кирюха закрыл ее собой. Разговаривал с ней, целовал, щипал – делал все, чтобы не заснула.

Вскоре он смог усадить ее на скамью: не меньше половины пассажиров электрички вышли на станции «Масложиркомбинат», в основном это были взрослые, небрежно одетые мужчины с помятыми щетинистыми