— Это что еще за штука? — спросила Марика.

— Наука об устройстве мира, — пояснил Глеб.

— А то я без науки не знаю, как мир устроен! Только он устроен у всех по-разному. У цыган — по- своему, а во дворцах — по-своему. Конечно, здесь я ношу башмаки и шелковые платья, могу есть хоть лопни, но тут нет воли, — прорвало вдруг Марику, и она высказала то, что ее мучило.

— Разве тебе запрещено делать то, что хочешь? — удивился Глеб.

— Вы не живете, как хочите.

— Как хотите, — поправил ее Глеб.

— Вот видишь, даже говорить, как хочется, и то нельзя. Везде глупые правила. С утра надо мыться, хоть я совсем чистая. Где я могла испачкаться ночью? С ногами на стуле сидеть нельзя. Есть руками тоже. А как маринованный гриб вилкой подцепить? Он, будто лягушонок, норовит выскочить и шлепнуться на чужой подол. Лучше б я голодала! Не могу я так. больше. Мадам Скелет, коза облезлая, то и дело на меня жалуется: «Ах, манеры! Ах, этикет!» — Марика передразнила гувернантку. — А в этом этикете правил тыща, и все будто нарочно придумали, чтобы людям трудней жилось. — Тем не менее, все живут по этим правилам и никто не жалуется, — сухо заметил Глеб.

Его начало раздражать нытье Марики на «тяжкую» жизнь. Ее проблемы выеденного яйца не стоили по сравнению с той бедой, которая надвигалась на него.

— Хорошо тебе говорить, — обиженно сказала Марика.

— Да уж, лучше некуда! — с горечью выпалил он. Он пришел поделиться с ней своей бедой в надежде найти понимание и утешение, а она, не дав ему слова сказать, занимает пустой болтовней про то, как ее донимает гувернантка.

Марика не понимала, чем рассердила Глеба.

— Какая муха тебя укусила? — спросила она.

Глеб, отвернувшись, молчал. Девочка тихонько тронула его за руку.

— Зачем серчаешь? Скажи, что тебя гложет?

— Нынче ночью ко мне приходил Лунный рыцарь. Думаю, ему нужен волшебный кошелек, — тихо произнес Глеб.

Марика ахнула:

— Что же делать? Ведь его украли!

Давящее молчание повисло в комнате. В наступившей тишине тиканье часов казалось оглушительно громким. Каждое движение стрелки приближало к неминуемой развязке.

Марика порывисто обняла Глеба и, уткнувшись в лацкан его пиджака, сказала:

— Прости, я такая глупая! Болтаю обо всякой ерунде.

— Ты ведь не знала, — смягчился Глеб. В самом деле, чего ради он накинулся на нее? Может, оттого, что сдавали нервы? Он знал, рыцарь не замедлит явиться снова, и не был готов к этой встрече.

Марика расстегнула пуговку на воротничке и вытащила из-за пазухи камешек. На вид это был обыкновенный плоский голыш, только в середине природа проделала аккуратную дырочку. Девочка стала стаскивать кожаный шнурок, но он запутался в густых волосах, будто оберег не хотел покидать свою хозяйку. Наконец девочке удалось высвободить кулон, и она протянула его Глебу.

— Держи.

— Что это?

— Оберег. Мне его Варга дала, когда я совсем маленькая была. Видишь дырочку? Варга говорила, что через нее удача смотрит. Он отведет от тебя беду.

— А как же ты? — спросил Глеб.

Он знал: ничто не поможет ему выпутаться из капкана, в который он угодил, и чувствовал, что не вправе забирать у Марики вещь, дорогую ей как память.

— Что со мной может случиться? Главное, чтобы тебя напасть обошла стороной, — отмахнулась она.

— И все же я не могу забрать твой оберег, — отказался Глеб.

— Говорю, бери. Ко мне Лунный рыцарь не приходил, а от мадам Скелет никаких оберегов нет, — улыбнулась девочка, пытаясь все свести к шутке, хотя на душе у нее скребли кошки. Сколько она себя помнила, амулет всегда оберегал ее, придавая уверенности в самых отчаянных ситуациях. Но сейчас Глебу он был нужнее.

Уверенность Марики в чудодейственную силу камешка передалась и Глебу. Он сжал его в кулаке, и в душе затеплилась хрупкая надежда, что все обойдется.

— Я верну его тебе, — пообещал он, но Марика прикрыла его губы ладонью.

— Теперь оберег твой. Я буду молиться, чтобы он помог тебе.

Осень не скупилась на золото. Лес утопал в роскоши, как будто отказывался признать, что стоит на пороге увядания. Кроны деревьев немного поредели, и в золотых кудрях берез, как растрепанные васильки, синели кусочки неба. Время от времени лист, возомнивший себя птицей, срывался с ветки и летел, подгоняемый ветром. Но его полет был слишком быстротечен, и беглец опускался на землю, которую уже устилал ковер из его собратьев.

Глеб ехал от Марики, и его настроение уже не было таким мрачным, как утром. То ли причиной был оберег, который подарила девочка, то ли сама она действовала успокаивающе. Ему не хотелось возвращаться во дворец. Он свернул в лес, чтобы насладиться последними днями золотой осени, тем более что ему нечасто удавалось выезжать без охраны. Будучи наследником престола, он ездил на прогулки под присмотром двух дюжих гвардейцев. Этот обычай казался ему нелепым. Во всем государстве не нашлось бы ни одного человека, который захотел бы причинить ему вред. Тем не менее, приходилось подчиняться заведенному порядку и завидовать простым парням, которые могли бродить, где хотят, без надзирателей.

Его мысли в который раз обратились к Марике. Только с ней он мог поделиться своими тревогами. Удивительно, но полуграмотная, уличная девчонка всегда понимала его лучше других. Вероятно, мудрость приходит не из энциклопедий, и не глубокие познания в науках помогают людям понимать друг друга.

Глебу почудилось, будто его кто-то позвал. Он прислушался. Только листья шуршали под копытами коня, словно нашептывали какие-то секреты. Ничто не нарушало торжественного покоя леса. Не слышно было даже птичьего гомона, будто ушедшее лето забрало его с собой. Лишь с тихим шелестом падали увядшие листья.

Сзади послышался хруст ломающейся сухой ветки. Глеб обернулся, и его внимание привлекло движение за деревьями. Не задумываясь о том, что он может столкнуться с диким зверем, Глеб направил коня в ту сторону. Продравшись сквозь заросли, он увидел небольшую полянку, окруженную рябинами. Деревца стояли нарядные, в кружеве красновато-оранжевых листьев. Их ветви были щедро украшены гроздьями рубиновых ягод. Поляна казалась удивительно радостной, поэтому высохшая коряга, торчавшая посередине, была особенно не к месту.

Глеб спешился и, держа коня под уздцы, подошел к коряге. Вдруг она шевельнулась. От испуга конь заржал и встал на дыбы. Поводья едва не выскользнули у Глеба из рук. Коряга повернулась, и Глеб увидел, что принял за деревяшку сгорбленную старуху, одетую в бесформенные лохмотья. От ветхости ткань давно потеряла свой первоначальный цвет и стала коричневой, как древесная кора. Старуха сидела на пне, таком же старом и трухлявом, как и она сама. Ее лохмотья сливались с растрескавшейся корой, будто она и сухая деревяшка были единым целым. Тяжело опираясь на клюку, старуха встала. Суставы ее хрустели, точно старое дерево скрипит на ветру. Она была такая древняя, что, казалось, вот-вот рассыплется.

— Мил человек, пожалей старушку. Ноги у меня больные, не держат. Ходить невмоготу. Будь добренький, отдай мне своего коня, — попросила старуха.

Конь фыркал и пятился назад, будто понимал, о чем идет речь, и показывал, что не хочет менять