когда он отчитывал Чемберса, в животе заурчало от голода.

– Успокойтесь, Терри, – увещевал он. – Вы же знаете, что я не одобряю... – Голос усталый, неубедительный. Чемберсу действительно хотелось пустить в ход кулаки. В конечном счете может статься, что это будет единственный способ. Но пока что не надо. Двадцать шесть минут первого. Половина пятого утра на озере Шаста. Сумеет ли Хайд выручить Кэтрин?

Хьюза нужно сломать, как сухую ветку!

– Это началось, когда у него умерла жена?..

Хьюз, самодовольно ухмыльнувшись, покачал головой.

– Задолго до того, – тихо произнес он, испытывая удовольствие при виде написанного на лице Обри отвращения. – Это не порок и не извращение. По-нашему, это совершенно нормальное явление... – И мгновенно стушевался, заслышав позади рычание Чемберса.

– Скажите, где он, Хьюз! – оборвал его Обри. – Если скажете – продолжайте заниматься своим хобби! Если нет, могу заверить вас, что в наших тюрьмах с любителями мальчиков расправа коротка. Я не касаюсь того, оправданно ли такое отношение уголовного мира к вам подобным. У вас не будет ни времени, ни места, чтобы обсудить этот вопрос. В этом я уверен.

Его прервал, словно усиленный динамиком, пронзительный визг шип: должно быть, автомобильная катастрофа. Годвин взглянул на окно, затем на Обри и мрачно кивнул на сидевшего к нему затылком Хьюза. Потом, поднявшись на ноги, заковылял к окну. Хьюз, заметно дрожа, повернулся к Годвину. Автомобильный гудок. Обри не сводил обеспокоенного взгляда с Годвина, который, снова кивнув, заговорил:

– 'Порше' сбил какого-то беднягу. Должно быть, хотел перебежать на красный. Не шевелится... – Качая головой, Годвин отошел от окна. Никакого несчастного случая не было. – Бедняга... но, по-моему, он не успел понять, что случилось... – Вернулся на спой стул. Хьюз снова повернулся к Обри. Молодец, Тони.

Хьюз расстроен. Не более того, но все же какое-то начало.

– Так что приятного не ждите, – тихо проговорил Обри.

Вмешался, подыгрывая, Годвин.

– С другой стороны, мы могли бы устроить тюрьму посвободнее. С привилегиями... могли бы, сэр? – Помолчав, Обри неохотно кивнул.

– Разумеется, придется устроить так, чтобы это не выглядело, будто вы выторговали у нас уступку. Что касается Джеймса Мелстеда, здесь найдется кое-что другое, чтобы скрыть ваше соучастие. Вы нас, конечно, понимаете, Хьюз? – Двенадцать тридцать пять.

– Понимаю. Но мне ничего не известно. – Да, он расстроен, но не больше. Ожидающее его будущее виделось ему через узенькую щелочку в двери. Придется приоткрыть дверь, возможно, прибегнув к насилию, к чему Обри питал отвращение.

– Вам все известно, Хьюз.

– Хочу видеть своего адвоката. Я знаю свои...

– Права? Вы их лишились в тот момент, как попали сюда. С этого момента вы соучастник сэра Джеймса Мелстеда. С этого момента вами интересуемся мы и особый отдел полиции. Уверен, вы без труда поймете, что эта страна далеко продвинулась по пути превращения в полицейское государство. Если не ответите на мои вопросы, то станете одной из жертв общества. Можете быть в этом уверены.

Обри внимательно следил за ним. Тот, казалось, снова укрепился в уверенности относительно своего будущего. Продолжал верить во всесилие своих могущественных друзей.

Двенадцать сорок одна...

Пятьдесят шесть метров. Время пребывания на глубине истекло, даже на целую минуту превысило дополнительно намеченное. Обломки летающего крана и фургона то появлялись в свете фотовспышки, то исчезали в темноте. Вода почернела от ила, он налипал на маску и гидрокостюм. Хайдом овладела эйфория – не действие ли это азота? Ему хотелось улыбаться, даже смеяться – а может быть, просто из-за большой удачи? Опустив камеру, снова взялся за фонарик, освещая закрытую дверь сзади фургона. Глубина, время, показания компаса – все служило суровым предостережением... и оставалось без внимания. К тому же в темноте между погасшей вспышкой и включенным фонариком он на мгновение потерял ориентировку, перехватило дыхание – еще одно предупреждение. Он опять оставил его без внимания, увлеченный осмотром дверных ручек. Под илом обнаружились царапины, то ли оставшиеся с момента падения, то ли это следы попыток Фраскати взломать замок. Он поднял острый обломок скалы, медленно замахнулся, от бесшумного удара отлетел в сторону. Повисев некоторое время, работая ластами, ударил снова. Вверх устремились пузырьки воздуха. Темнота давила на плечи не меньше воды. Пора наверх...

...Нет еще. Сдавило голову. Он не так уж глубоко, дышит воздухом, значит, не отравится кислородом... это от азота. Как во сне, медленно раскрылись двери. Подняв камеру, он медленно поплыл внутрь кабины управления, освещая вспышкой экраны, перевернутые стулья, попорченные схемы и лохмотья настенных карт, пульт управления и пусковую панель.

И тут фургон двинулся, словно стараясь ускользнуть от света. С глухим, как из бочки, звуком позади захлопнулись двери. Хайд медленно вращался, отталкиваясь от твердых поверхностей – от крыши, стен, пола. Грузовик, наконец, перестал падать; по закрытым дверям, словно кто-то в них ломился, яростно стучали камни. Ослепший от взбаламученного ила, он схватился за край пульта. Кружилась голова, почти никакого страха, лишь пугающее желание рассмеяться. Глубиномер – здесь... Часы... разбились. Он чувствовал, как в нем закипает паника, словно смех, словно азот. Толкнулся в дверь, та не пошевелилась. Представил тяжесть навалившихся на нее камней.

И рассмеялся. Мундштук выскочил изо рта, в свете фонарика его тщетный смех зримо вырывался в виде бурлящих пузырей воздуха. Медленно, огромным усилием воли – в голове легкость и кружение – он дотянулся до мундштука; долго глядел на него, до боли в легких, затем очень, очень медленно сунул в рот, задышал. Вокруг смеялись воздушные пузырьки, наверное, над тем, что он медленно шевелил мозгами, или над охватившим его теперь, в заточивших его стенах, безысходным отчаянием. Луч фонарика бегал по клавишам, циферблатам, самописцам, следящим системам. Он оказался заточенным в кабине управления, осознавая прочность крыши, способной выдержать запуск, помня о направляющем рельсе, закрепленном на крыше... крыша там, где должна быть стена. Пусковой фургон одновременно служит наземным пультом управления. Ишь ты, рассуждаю. Память абсолютно ясная. Он вспомнил, как глядел сверху на такой же фургон в Таджикистане. Смотри-ка, наконец в состоянии думать! – поддразнил он себя.