жизни, так что следует быть крайне осторожным, дабы создать присущий ситуации настрой и не спугнуть его затем.

Карлик сдавленно произносит:

– У меня есть ребенок.

– У меня тоже мог бы быть, – отвечаю я и снова: не хочешь пригласить меня выпить чаю? Давай, поговорим в более спокойной обстановке. В последнее время прихожие нагоняют на меня такую тоску, что хочется умереть.

На финальном слове фразы я делаю особый упор в целях придания атмосфере накаленного состояния, чтобы ввести собеседника в волнение. Пусть думает, что я готов на все.

– Пойдем, – говорит карлик, на удивление, спокойным голосом. Подчиняюсь.

Мы располагаемся в спальне на двух разваливающихся креслах около дешевой детской кроватки, наполненной смятыми простынями и пластмассовыми игрушками, прибывшими сюда прямиком из прошлого века. Готов биться об заклад, семейство карликов проводит здесь тихие счастливые вечера, любуясь своим чадом, забавляющимся перед сном с выцветшим дракончиком или матрешкой, краска с лица которой давно облезла.

Представляю себе эту картину и говорю:

– Костя, ты вспомнил меня?

Тот кивает, хотя по выражению его лица уже давно стало понятно, что меня забыть он не мог. Я вот умудрился выкинуть из головы тот случай, а он – никогда. Такое не проходит бесследно, оседая в памяти на веки вечные.

Удивительно, но карлик ничем не отличается от того призрака, что навещал меня: такой же маленький, такой же скукоженный, такой же по-детски высокий голосок, такой же смешной. Стараюсь быть серьезным, но все равно не могу сдержать легкой улыбки.

– Я пришел по делу, – говорю я и продолжаю: то, что произошло между нами… Кхм… Я сожалею об этом. Ты остался жив?

Глупый вопрос, но надо расположить собеседника к себе, заставив разговориться. Когда начнется доброжелательный диалог по душам, мне будет намного проще сделать то, за чем я, собственно, сюда явился. В комнату заглядывает жена карлика и спрашивает, все ли хорошо. Мы отвечаем, что так и есть. Сам карлик прекрасно понимает бессмысленность любых попыток забить тревогу, ведь он еще не знает цели моего визита. Возможно, надеется, что во мне разгорелся совестливый пожар и я материализовался из прошлого, дабы отвалить этому убогому много миллионов долларов. Впрочем, я мог бы поступить даже так, если бы это имело смысл.

– Может быть, сделать вам кофе? – спрашивает жена карлика, но мы отказываемся.

Пока еще слишком напряженный момент для распития горячих напитков. Сходимся во мнении, что, возможно, обратимся к ней чуть позже, когда решим все вопросы. Жена карлика удаляется, унося с собой дух расслабленности, и в комнате опять повисает неприятное ощущение трагической кульминации. Я улыбаюсь.

– Случилось то, что случилось, – продолжаю я говорить. – С этим не поспоришь?

– Нет, – коротко отвечает карлик.

Мои копии удобно устроились возле стен комнаты, буквально окружив меня и карлика со всех сторон. Мне кажется, что их стало больше, но это всего лишь обман зрения. Просто в помещении слишком много воображаемых зеркал, в которых я вижу свое отражение. Оно широко улыбается, словно говорю: «Да, мужик, ты все делаешь правильно! Продолжай в том же духе!»

– Зачем ты пришел? – спрашивает карлик, елозя задом по скрипучей поверхности кресла.

– Разобраться во всем, – отвечаю я и в качестве еще большего давления: расставить все точки над «i».

– Что тебе еще надо от меня? – не унимается карлик и добавляет: каждую ночь я вижу тебя во снах, чувствую тяжесть твоих ботинок и запах твоей мочи у меня на лице. По утрам я слышу ваш идиотский смех, шлепанье ног, хлопки дверей. Какого черта ты приперся сюда сейчас, спустя много лет?! Хочешь оживить воспоминания?

Разговор будет трудным, я это чувствую, поэтому сразу бросаюсь в пропасть:

– Я осознаю свою вину. Я ее уже искупил.

Карлик смеется, и его «ха-ха-ха!» разносится, кажется, по всей бесконечной Вселенной. Мои уши сотрясаются под звуком этого демонического смеха, я не знаю, что делать. Кричу:

– Я выстрадал, черт возьми!

Глаза карлика сужаются, и он спрашивает:

– Что ты выстрадал? Твоя совесть вдруг заговорила, или что?

– Дело не в совести, – отвечаю. – Я ведь человек и понимаю, насколько страшный поступок совершил.

Эти слова становятся причиной еще одному взрыву смеха, но только теперь карлик смеется не в одиночку: хохочут и мои многочисленные отражения из зеркал. Левый я валится на пол, гогоча. Правый я показывает мне большой палец. Средний я скачет от радости.

– И я прошу тебя, прости меня, – молю я карлика.

– Простить? – удивляется карлик, а отражения просто-таки впадают в истерику.

Стены комнаты начинают трястись от раскатов громоподобного смеха. Штукатурка сыпется мне на голову, обои отходят от стен, обнажая маленьких демонов, прятавшихся там в щелях. Демоны выскакивают на пол и начинают плясать, подражая американским неграм времен степ-лихорадки. Комната начинает дышать, жидкость выступает из пор. Она воняет, так что меня мутит и, борясь с приступом тошноты, я