Я протянул руку к его винтовке, и он молча передал её мне.

— Пойдём, — махнул я рукой и забежал за угол своего дома, где увидеть меня из окна адвокат Бирман точно не мог.

— Это зачем? — не понял моего маневра Том, забежавший следом.

— А вот зачем, — пробормотал я и опустился на колено, целясь в приближающегося мертвеца.

До того осталось уже не больше пятидесяти метров — даже прицел не нужен был, чтобы разглядеть его хорошенько. А в прицел же я увидел его глаза. Они были странно живые и одновременно мёртвые, совсем-совсем не человеческие. Мурашки пробежали у меня по спине, словно кто-то высыпал мне за шиворот целую коробку мелкой холодной дроби. Тьфу, гадость какая…

Мертвец при жизни был строительным рабочим, по крайней мере, на нём был сигнальный жилет, а на одной руке так и оставалась рабочая перчатка. Видимых повреждений я на нём так и не нашёл. Укусили его или что-то другое случилось — непонятно. Но в том, что он был мёртв, сомнений не возникало. Как это объяснить? Не знаю — по глазам. Такие глаза не могут быть у живого человека, даже психа, даже маньяка-детоубийцы. Это не человеческие глаза — мутные, покрытые какой-то плёнкой б?ельма, продолжающие шевелиться на совершенно неподвижном лице с перекошенными чертами.

Приклад довольно неудобно упирался в плечевой щиток мотоциклетной куртки, но я всё же приспособился. Средним пальцем сдвинул кнопочку предохранителя у скобы, затем мой большой палец нащупал курок, стоящий на полувзводе, оттянул его назад до боевого положения. Значит, есть патрон в патроннике. Перекрестье прицела чётко разместилось на лбу остановившегося мертвяка — судя по всему, он потерял нас из виду, присевших за низким забором. Ну и славно…

Грохнул выстрел, винтовка совсем не сильно лягнулась в плечо — патрон револьверный, сорок четвёртого калибра. Но мертвеца опрокинуло назад, а из его головы выбило настоящий фонтан крови и мозгов — пуля-то мягкая и с выемкой. Вот так.

Дёрнув рычаг, я выбросил пустую гильзу, затем подобрал её с травы, горячую и дымящуюся, подкидывая в ладони, размахнулся и забросил как можно дальше. Затем протянул винтовку Тому.

— Не видел, кто стрелял?

— Нет, — мотнул тот отрицательно головой. — Откуда-то с соседней улицы.

— Вот и всё, пусть звонит куда угодно.

— Посмотрим? — спросил сосед.

Странно. Я только что убил человека, пусть уже и мёртвого, но никаких эмоций по этому поводу не испытываю. Почему? Совсем чурбан бесчувственный или так и надо? А как оно вблизи?

— Пойдём глянем, — согласился я.

Мы вышли из-за угла моего дома и обнаружили адвоката Бирмана, стоящего на тротуаре и вертящего головой. Точно ведь, тварь такая, ищет, на кого нажаловаться. Но морда кислая — понимает, что раз не видел, как мы стреляли, то уже половина счастья в помойку ушла.

— Ещё и его бы неплохо… — пробормотал Том.

— Это ты уже сам, — усмехнулся я. — Мне не положено, я иностранец, а отстрел адвокатов есть почётная обязанность гражданина.

— Неплохо бы, — повторил сосед. — Знаешь этот анекдот, когда арабские террористы захватили самолёт с американскими адвокатами?

— Нет, а что?

— Они пообещали отпускать их по одному в час, пока не выполнят их требования.

Я хихикнул из вежливости, потому что этот анекдот знал задолго до того, как приехал в Америку. Тем временем мы подошли к лежащему на асфальте телу, под головой которого расплылась небольшая бурая лужа. Совсем небольшая, только от вывалившихся из расколотого черепа мозгов, крови почти не было. Зато стала видна причина смерти — пулевое ранение, которое до того было скрыто сигнальным жилетом. Парню, с виду молодому, не старше двадцати пяти, выстрелили в сердце.

От тела уже ощутимо пованивало. Жара здесь всё же, всё мёртвое гниёт сразу. Кстати, это обнадёживает — ведь рано или поздно каждый из этих гобблеров разложится до недееспособного состояния.

— Это что же получается? — спросил я вслух. — Что поднимается любой мёртвый? Не только укушенный?

— Не знаю, — хмыкнул Том. — Но я поверил, по крайней мере, что это и вправду был мертвец.

— А до сих пор не верил? — удивился я.

Том обернулся ко мне, посмотрел в глаза и сказал:

— Я не видел Иисуса, призывающего их на Страшный суд, знаешь ли. Поэтому, по моему разумению, восставать они не были должны.

— А почему поверил? — полюбопытствовал я, продолжая рассматривать покойника.

— Потому, что нет крови. — Том указал пальцем на пятно на асфальте возле головы. — Кровь течёт у живых: её гонит сердце. А у мёртвых она совсем не течёт: нет никакого давления.

Верно, так и есть. Я тоже это слышал.

— Что будем делать? — спросил я. — Так и оставим его здесь?

— Не знаю, — пожал плечами сосед. — Вообще-то трупы не положено трогать до приезда полиции, но раз ты говоришь, что она уже не ездит…

— То что?

— Надо его хотя бы сдвинуть в сторонку, пока на него не налетел кто-то на машине и не размазал по асфальту до самой Канал-стрит.

С этими словами, не обращая внимания на вонь и жужжащих мух, на удивление немногочисленных, кстати, он нагнулся, ухватил мертвеца за пояс брюк и несколькими сильными рывками оттащил его в сторону, к тротуару, бросив прямо перед чьей-то лужайкой.

— Надо бы его на газон к Бирману оттащить, — заявил я. — Пусть там воняет и напоминает ему о своих правах.

— Ты потащишь? — усмехнулся Том.

— Нет, пожалуй, — отрицательно покачал я головой и с трудом проглотил слюну: от вони да и самого зрелища к горлу подкатывала тошнота. — Не потащу, противно.

— Привыкай, — с каким-то скрытым намёком сказал Том.

— А ты где привыкнуть успел? — проявил я любопытство к его биографии.

— В «Дурной Земле». А ты говорил, что вроде бы служил в армии.

Верно, как-то обмолвился я о своих офицерских погонах, полученных после института.

— Техником в авиации я служил, — отмахнулся я. — К тому же в таких краях, что там проблема разложения мёртвых тел стоять вообще не могла — скорее бы потребовалась их разморозка.

Хм… а ведь это тоже мысль… Люди на севере живут, не вопрос. Хоть в Мурманске, а хоть и на Шпицбергене. А вот мертвяки «живут»? Если они…

Преодолевая брезгливость, я нагнулся и прикоснулся тыльной стороной пальцев к нелепо вывернутой шее мертвеца. Бр-р-р, холодный! Холодный, как жаба, как и подобает быть мёртвому. Застрелил я его минуту назад, остыть бы он ещё никак не успел.

— Ты что? — не понял моего маневра Том.

— Холодный, — оповестил его я о своём открытии, выпрямляясь и инстинктивно вытирая руку о штаны.

— И что? — не понял моей радости Том.

— Если он холодный, то не сможет существовать в холоде.

— В смысле?

Южанин. Из Аризоны. Всё ему надо растолковывать.

— В смысле, что на Аляске они закоченеют и если не промерзнут насквозь, то впадут в вечную спячку вроде тритонов. До тепла, по крайней мере. И в Северной Канаде. И ещё много где. Или просто вся жидкость в нем превратится в лёд, клетки разорвёт, и… — Вместо окончания фразы я просто развел руками, приглашая Тома самостоятельно представить трагический конец ожившего мертвеца.

Том недовольно сморщился:

— Там холодно.

— Я знаю, поэтому и говорю, — подтвердил я его догадку.

— А никак нельзя проверить, не умирают ли они от обезвоживания? — сказал он, беря меня под локоть и уводя от мертвеца. — Уехали бы в пустыню, куда-нибудь в середину Прувинг Граунд, и ждали бы там, когда они пересохнут. Или на авиаполигон.

У города Юмы есть две главные достопримечательности. Первая — это Юма Прувинг Граунд, самый большой в Америке испытательный полигон Сухопутных сил, который раскинулся на десятки километров во все стороны и занимает как раз всё пространство между Юмой и нашим Уэлтоном, а на север тянется аж до федерального шоссе номер десять. В основном это горы и пустыня, местами пересечённая оврагами и обмелевшей речкой, кое-где в ней есть малопонятные ангары, какие-то строения и даже большой парк для техники с капонирами и навесами — на случай больших учений. Есть какой-то минимальный запас бронетехники и пушек, но постоянно военных служит очень мало, лишь какие-то частные охранники, ну и технический персонал там обитает. Но преимущественно это просто пустыня с многочисленными грунтовыми дорогами.

Второй же достопримечательностью можно считать авиаполигон имени Барри Голдуотера, который расположился по другую сторону шоссе номер восемь прямо напротив Прувинг Граунд и тянулся до самой мексиканской границы. Там тренировалась в бомбометании и ракетопускании авиация, на радость жителям окрестностей, подчас сутками слушающими грохот, доносящийся оттуда. А ещё по городу упорно бродили слухи, что немалая доля кокаина проходит в страну как раз через этот полигон и чуть ли не военными вертолётами. Впрочем, не об этом теперь речь.

Но в чём-то Том прав, хоть и думает, что шутит. Случись большая беда здесь — и самым надёжным укрытием могут стать эти самые полигоны. Думаю, что по скалам и раскалённой пустыне не каждый оживший мертвец туда доплетётся. А если учесть, как палит солнце, то он рискует высохнуть в мумию. Наверное.

Мы подошли к моему дому, встали у мотоцикла. Я снял с сиденья шлем, собираясь натянуть его на голову, но Том показал рукой куда-то мне за спину и сказал:

— Марк Эшли. Живёт здесь рядом. Знакомы?

Я обернулся и увидел быстро идущего в нашу сторону весьма упитанного, но крепкого дядьку в камуфляжных штанах, защитного цвета майке, обтягивающей могучие, хоть и жирные плечи, и в военного типа разгрузке в цветах пустынного камуфляжа. Глаза закрывали тёмные стрелковые очки, при этом ещё и песочного цвета камуфлированная панама отбрасывала тень на лицо. Поди узнай его с такой маскировкой, учитывая, что с такими пузами они здесь через одного.

На груди у мужика стволом вниз висело нечто здорово смахивающее на армейский карабин М-4[12] с маленьким оптическим прицелом на рукоятке для переноски и фонарём под стволом. На толстом бедре плотно сидела кобура с пистолетом. Выглядел мужик воинственнее некуда — хоть сейчас его грузи в вертолёт и сбрасывай в джунгли, если вертолёт сдюжит. Впрочем, будь у меня возможность, я постарался бы выглядеть не хуже. Думаю, это взбадривает тебя самого, потому как страшновато вокруг. Как-то не очень комфортно чувствовать себя безоружным — считай, что голым — против угрозы.

— Привет, парни! — окликнул он нас, после чего отдельно поздоровался с Томом: — Привет.