Общество, возрождённое Революцией, сумеет уничтожить и домашнее рабство — последнюю форму рабства, которая вместе с тем, может быть, и самая упорная, потому что она самая старинная. Но оно примется за это иначе, чем мечтали организаторы фаланстеров, и иначе, чем это думали государственные коммунисты — обожатели суровой власти — с их «армиями труда».
Миллионы человеческих существ никогда не согласятся на жизнь в фаланстере. Правда, даже наименее общительный человек испытывает по временам потребность встречаться с другими людьми для общего труда — труда, который становится более привлекательным, если человек чувствует себя при этом частью одного огромного целого. Но часы досуга, посвящаемые отдыху и близким людям — дело гораздо более личное. А между тем фаланстеры и далее фамилистеры не считаются с этой потребностью, или, если и считаются, то пытаются удовлетворить её искусственным образом.
Фаланстер, который, в сущности, представляет не что иное, как огромную гостиницу, может нравиться некоторым, или даже всем в известные периоды их жизни; но огромное большинство людей всё-таки предпочитают жизнь семейную (конечно, семейную жизнь будущего). Оно больше любит отдельные квартиры, а норманская и англо-саксонская раса предпочитают даже отдельные домики из четырёх, пяти или более комнат, в которых можно жить своей семьёй или в тесном кружке друзей.
Фаланстер может быть хорош иногда, но он оказался бы очень плох, если бы стал общим правилом. Человеческая природа требует, чтобы часы, проводимые в обществе, чередовались с часами одиночества. Одно из самых ужасных мучений в тюрьме состоит именно в невозможности остаться одному, точно так же как одиночное заключение становится в свою очередь пыткой, когда оно не чередуется с временами, проводимыми в обществе других.
Нам говорят иногда, что жизнь в фаланстере экономнее, но это — самая мелочная и пустая экономия. Настоящая, единственно-разумная экономия состоит в том, чтобы сделать жизнь приятной для всех, потому что, когда человек доволен жизнью, он производит неизмеримо больше, чем когда он проклинает всё окружающее[11].
Другие социалисты отрицают фаланстеры, но когда их спрашивают, как устроить домашние работы, они отвечают: «Всякий будет делать свою работу сам. Управляется же моя жена с домашней работой, ну и барыни будут делать то же самое». А если вы имеете дело с играющим в социализм буржуа, то он обращается с приятной улыбкой к жене и говорит: «Не правда ли, душечка, — ты отлично обошлась бы без прислуги в социалистическом обществе? Ты, конечно, стала бы работать, как жена нашего приятеля Павла Ивановича или бравого столяра Ивана Петровича?» На что жена отвечает с кисло-сладкой улыбкой: «Конечно, дружок», а про себя думает в то же время, что, к счастью, это будет ещё не так скоро.
Будь то служанка или жена, мужчина всегда рассчитывает взвалить все домашние работы на женщину. Но женщина, с своей стороны, тоже начинает требовать, наконец, своей доли в освобождении человечества. Она больше не хочет быть вьючным животным своего дома; довольно с неё и того, что она столько лет своей жизни отдаёт на воспитание детей. Она не хочет больше быть в доме кухаркой, судомойкой, горничной! Впереди всех других идут в своих требованиях американки, и в Соединённых Штатах слышатся повсюду жалобы на недостаток женщин, готовых заниматься домашними работами. Барыни предпочитают искусство, политику, литературу или какие-нибудь забавы; работницы с своей стороны, делают то же самое, и повсюду слышатся охи да вздохи насчёт невозможности найти «прислугу». В Соединённых Штатах мало встречаешь американок, которые согласились бы на рабство домашней прислуги.
Решение вопроса подсказывается, впрочем, самою жизнью, и это решение, как водится, очень просто. Машина берёт на себя три четверти всех хозяйственных работ.
Вы чистите сами свою обувь и знаете какое это нелепое занятие? Водить двадцать или тридцать раз щёткой по сапогу — что может быть глупее этого? Только потому, что миллионы европейцев, мужчин и женщин, вынуждены продавать себя для исполнения этой работы, за какое-нибудь логовище и скудное пропитание, только потому, что женщина чувствует себя рабою, возможно, чтобы целые миллионы рук проделывали каждодневно эту глупейшую операцию.
А между тем у парикмахеров уже имеются машинные круглые щётки для приглаживания как ровных, так и взъерошенных волос. Почему же, в таком случае, не приложить того же приёма и к другой оконечности человеческого тела? Отчего же нет? И действительно так и делают. В больших американских и европейских гостиницах уже входит в употребление такая машина для чистки сапог, и эта машина распространяется и помимо гостиниц. Так, например, в Англии, в некоторых больших школах, где мальчики живут по пятидесяти и даже по двести человек у учителей, начальники этих пансионов сдают чистку сапог особому предпринимателю, который берёт на себя вычистить каждое утро на машине тысячу пар сапог. И это оказывается, конечно, выгоднее, чем держать сотни служанок, специально для этого глупейшего занятия. Один знакомый мне бывший сапожник собирает с вечера всю эту груду сапог, а утром рассылает их вычищенными на машине.
А возьмите мытьё посуды. Есть ли где-нибудь такая хозяйка, которая любила бы эту работу — скучную и грязную, которая только потому исполняется руками, что труд домашней рабыни считается ни во что?
В Америке и этот рабский труд начинает понемногу заменяться более осмысленным трудом. Есть города, где горячая вода так же проведена в дома, как у нас холодная, и это уже облегчает решение вопроса. А одна женщина, г-жа Кокрэн, разрешила его наполовину: изобретённая ею машина моет, вытирает и сушит двадцать дюжин тарелок или блюд меньше чем в три минуты. Такие машины производятся в Иллинойсе и продаются по ценам доступным для более многочисленных семейств. Что же касается маленьких семей, то они со временем будут отдавать свою посуду в мойку так же, как теперь отдаются уже башмаки для чистки — причём, вероятно, обе эти функции будет брать на себя одно и то же учреждение.
Женщины чистят ножи, сдирают себе кожу с рук, выжимая бельё, метут полы и чистят ковры, поднимая облака пыли, которую потом нужно с большим трудом удалять из всех щелей, куда она садится — но всё это делается так по сию пору только потому, что женщина продолжает быть рабыней. Между тем вся эта работа уже могла бы выполняться гораздо лучше машиной. А когда во все дома будет проведена двигательная сила, тогда всевозможные домашние машины, упрощённые так, чтобы они занимали немного места, вступят в свои права.
Заметим, что сами по себе все такие машины стоят очень недорого, и если теперь мы платим за них так много, то это зависит от того, что они мало распространены, а главное — что всевозможные господа, спекулирующие на земле, на сыром материале, на фабрикации, на продаже, на налогах и т. д., берут с нас по крайней мере в три или четыре раза дороже действительной стоимости, наживаясь, каждый, на всякой вновь возникающей потребности.
Но маленькие машины, которые можно иметь в каждом доме и квартире, не есть ещё последнее слово в освобождении домашнего труда. Семья должна выйти из своей теперешней обособленности, соединиться в артель с другими семьями, чтобы сообща делать ту работу, которая теперь делается в каждой семье порознь.
В самом деле, будущее вовсе не в том, чтобы в каждой семье была одна машина для чистки сапог, другая для мытья тарелок, третья для стирки белья и т. д. Будущее принадлежит одной общей печи, которая отапливает все комнаты целого квартала и таким образом избавляет от необходимости разводить сотни огней. Так и делается уже в некоторых американских городах: из общей печи проводится по трубам во все дома и во все комнаты горячая вода, и чтобы изменить температуру комнаты, достаточно повернуть кран. Если же вы хотите развести в какой-нибудь комнате огонь, то вы можете зажечь газ или электрическую печь в вашем камине. Вся огромная работа чистки каминов и поддерживания в них огня, которая поглощает миллионы рабочих рук в Англии, понемногу, таким образом, исчезает, а женщины хорошо знают, сколько времени камины отнимают у них теперь.
Свеча, лампа и даже газ уже отживают свой век. Существуют целые города, где достаточно нажать пуговку, чтобы получить свет, и весь вопрос об электрическом освещении сводится теперь на то, как отделаться от целой армии монополистов, повсеместно захвативших (при помощи государства) электрическое освещение в свои руки.
Наконец — опять-таки в Америке — идёт уже речь об образовании таких обществ, которые почти вполне могли бы устранить домашнюю работу. Для этого достаточно было бы одного такого учреждения для
