Экспроприация домов заключает, таким образом, в зародыше всю социальную революцию. От того, как она произойдёт, будет зависеть дальнейший характер событий. Или мы откроем широкий путь анархическому коммунизму, или мы застрянем ещё на полвека в государственном индивидуализме.

Легко предвидеть многочисленные возражения, которые нам станут делать одни теоретического характера, другие — чисто практические.

Так как все эти возражения будут клониться к поддержанию, во что бы то ни стало, несправедливого порядка вещей, то нам, конечно, будут возражать во имя справедливости. «Не возмутительно ли, скажут нам, что парижане захватят все хорошие дома, а крестьянам предоставят одни лачуги?» Но не будем смущаться этим: эти ярые сторонники крайней справедливости забывают, благодаря особенному, свойственному им, способу рассуждения, о той вопиющей несправедливости, защитниками которой они являются. Они забывают, что и в самом Париже рабочий, со своей семьёй, задыхается в трущобе, из окна которой ему виден дворец богача. Они забывают, что в слишком густо населённых кварталах целые поколения гибнут от недостатка воздуха и солнца, и что устранение этой несправедливости должно быть первою обязанностью Революции.

Но не будем останавливаться на этих не бескорыстных возражениях. Мы знаем, что то неравенство, которое ещё будет продолжать существовать между Парижем и деревней, — неравенство такого рода, что оно будет с каждым днём уменьшаться. Как только крестьянин перестанет быть вьючным животным фермера, фабриканта, ростовщика и Государства, деревня точно также не замедлит устроить себе более здоровые помещения, чем существующие теперь. Неужели же, для избежания временной и поправимой несправедливости мы удержим несправедливость целых веков?

Не более сильны и так называемые практические возражения.

«Вот, например», говорят нам, «какой-нибудь бедняк, которому удалось, ценою ряда лишений приобрести дом, достаточно просторный для него и для его семьи. Он вполне счастлив в нём; неужели же вы выгоните его на улицу?»

— Конечно, нет! Если его дома хватает только для помещения его семьи, пусть себе и живёт в нём на здоровье; пусть копается в своём садике! В случае надобности наши же молодцы помогут ему. Но если в его доме есть квартира, которую он сдаёт какому-нибудь жильцу, то народ скажет этому жильцу: «Вы знаете, товарищ, что вы больше ничего не должны вашему старику? Живите в своей квартире и не платите больше ничего: теперь нечего бояться, что полиция вышвырнет вас на улицу; теперь — социальная революция!»

И если хозяин дома занимает один двадцать комнат, а в том же квартале есть мать с пятью детьми, живущая в одной комнате, то народ пойдёт и посмотрит, не найдёт ли среди этих двадцати комнат несколько таких, из которых, после некоторых переделок, могла бы выйти порядочная квартирка для этой матери. Разве это не будет справедливее, чем оставить её в её трущобе, а откормленного богача — в его дворце? Этот последний скоро, впрочем, привыкнет к своему новому положению, а его жена будет даже очень рада избавиться от половины своей квартиры, когда у неё не будет больше пяти-шести служанок.

— «Но ведь это будет полный хаос!» кричат защитники порядка. «Это значит переезды без конца! Уж лучше прямо выгнать всех на улицу и затем брать квартиры по жребию!» Мы уверены, однако, что если в это дело не вмешается никакое правительство, а всё будет предоставлено группам, свободно образовавшимся с этою целью, то число переездов с квартиры на квартиру будет меньше, чем число людей, которые теперь переезжают в течение одного года вследствие жадности собственников домов.

Во-первых, во всех больших городах есть столько свободных квартир, что их, может быть, хватило бы для помещения всех обитателей трущоб. Что касается дворцов и роскошных квартир, то многие рабочие семьи даже вовсе не захотят их, потому, что ими можно пользоваться только тогда, когда для их уборки существует многочисленная прислуга. Их обладателям скоро пришлось бы, поэтому, искать себе менее роскошных помещений, в которых разные банкирши сами готовили бы себе кушанье. Мало-помалу, таким образом, население разместится в существующих квартирах, совершенно мирно и по возможности без лишних неприятностей, — причём не будет никакой надобности переселять банкира, под конвоем, на чердак, обитателя чердака — во дворец банкира. Разве крестьянские общины не распределяют свои поля с таким незначительным беспокойствием для владетелей отдельных делянок, что остаётся только удивляться здравому смыслу и разумности употребляемых для этого приёмов? Русская община — как доказывают целые томы исследований — производит меньше перемещений с одного участка земли на другой, чем частная собственность с её судебными разбирательствами. Отчего же жители большого города должны непременно оказаться глупее или неспособнее к организации, чем русские или индийские крестьяне!

Всякая революция, впрочем, неизбежно предполагает некоторое нарушение хода ежедневной жизни, и если кто-нибудь надеется пережить крупный общественный кризис, ни разу не нарушив своего обеда, то ему, конечно, грозит разочарование. Можно изменить форму правления так, чтобы буржуа ни разу не пропустил час своего обеда, но так не исправишь векового преступления общества по отношению к его кормильцам.

Что известное беспокойство будет, это — несомненно; нужно только, чтобы оно не было напрасным и чтобы оно было доведено до возможного минимума. И опять-таки — напомним об этом ещё раз — для того, чтобы сумма неудобств оказалась наименьшей, нужно обратиться не ко всяким канцеляриям, а к самым заинтересованным лицам.

Когда народу приходится подавать голоса за всяких пройдох, добивающихся чести быть его представителями и претендующих на то, что они всё знают, всё сделают и всё устроят, он, конечно, делает ошибку за ошибкою. Но когда ему приходится организовывать то, что он знает и что его непосредственно касается, он исполняет это лучше всяких чиновников. Разве мы не видели этого во время парижской Коммуны, или во время недавней лондонской стачки в гавани? И не видим ли мы того же самого ежедневно в каждой крестьянской общине?

Если дома станут общею собственностью города, а в пользование пищевыми продуктами будет введено распределение, то придётся сделать и ещё один шаг вперёд. Неизбежно явится вопрос об одежде и опять-таки единственный способ разрешить его, это — завладеть, от имени народа, всеми магазинами одежды, открыть настежь их двери, предоставить каждому брать всё, что ему нужно. Общая собственность на одежду, право для каждого брать из магазинов или из мастерских то, в чём он нуждается, станет неизбежным последствием приложения коммунистического принципа к домам и съестным припасам.

Само собою разумеется, что для этого нам не будет надобности отбирать у всех граждан их пальто, а затем складывать их в кучу и тянуть жребий — как уверяют наши остроумные и изобретательные критики. Пусть у каждого остаётся его пальто — если оно у него есть, и очень вероятно, что если даже у него их окажется десять, никто не подумает отнять их у него. Каждый предпочтёт новую одежду той, которую буржуа уже обносил, и новой одежды окажется столько, что не будет надобности прибегать к покошённому платью.

Если бы мы собрали сведения о количестве одежды, сложенной в магазинах больших городов, то мы, вероятно, увидели бы, что в Париже, Лионе, Бордо и Марселе её находится достаточно для того, чтобы Коммуна могла доставить нужную одежду каждому из своих граждан и гражданок. Но если бы готового платья не хватило, или если бы часть граждан не нашла подходящего для себя платья, общинные мастерские быстро пополнили бы этот пробел. Мы знаем, в самом деле, с какою невероятною скоростью работают теперь мастерские, снабжённые усовершенствованными машинами и организованные для производства в больших размерах.

— «Но тогда все захотят иметь соболью шубу, и каждая женщина потребует бархатного платья!» воскликнут, конечно, наши противники.

Искренно говоря, мы этого не думаем. Не всякий любит бархат, и не всякий мечтает о собольей шубе. Даже если бы мы теперь предложили каждой из парижанок выбрать себе платье, то наверное нашлось бы много таких, которые предпочли бы простую одежду всем необыкновенным украшениям молодых барынь.