Я тут же подскочил к ней и взял к себе на колени. Я ничего не мог говорить, я всегда должен был только улыбаться и растроганно целовать ее печальные глаза.

- С тех пор как у тебя здесь есть твои вещи, твои костюмы, мебель и все другое, ты для меня другой человек. Я знала тебя только в простом костюме, который не подходил тебе, но тогда ты был ровней мне, мой Петр. Теперь ты выглядишь совсем другим. Ты не принадлежишь к нам. Твоя одежда, белье, ботинки чужды мне, они красивы, очень прекрасны, мне все очень нравится в тебе, и ты сам стал намного, гораздо красивее из-за этого, но…

Ее маленькая рука вскоре ухватила один, потом другой палец моей руки.

- Ночи напролет я сидела на сундуке рядом с твоей кроватью. Я могла говорить с тобой, как долго я хотела, даже если ты тогда не понимал меня. Я могла воспринимать слабое биение твоего сердца своим ухом. Если я засыпала, ослабев, то мое ухо все равно слышало каждый твой вздох, и мой первый взгляд при пробуждении падал на тебя, было это днем или ночью. И теперь... теперь все по-другому. Я снова должна как раньше идти домой и смогу приходить к тебе только в гости. Я выполнила мое обещание, я не подпустила, Петр, никого к тебе, всегда... всегда я была с тобой.

Горячие слеза одна за другой падали мне на руки, но никакой звук больше не исходил с ее бледных губ. Вопросительно и жаждуще ее глаза уставились в мои.

- Ты всегда должна оставаться у меня, Фаиме. Ты больше не можешь уйти от меня, никогда... больше никогда в жизни.

- Правда ли это..., я должна навсегда оставаться, Петр...... с тобой... навсегда...?

- Да, правда... ты останешься теперь навсегда со мной!

Глубоко тронутый, я целовал Фаиме слезы на щеках, на всем любимом лице, ее глазах, волосах, на маленьких руках. Она смущенно улыбалась, время от времени всхлипывая, тихий стон раздавался из открытого, заплаканного рта.

- Когда сестра Анна уедет, и я снова буду здоровым, тогда я заберу тебя, сразу же, да?

- Да, Петр, тогда я снова приду к тебе.

Я выхожу из дома в лето.

Сады, деревья, кусты, вдали луга, все позеленели. Я останавливаюсь. Что-то звучит во мне как грустная песня в миноре.

Робко, с тайным страхом я иду к моим товарищам. Но я зря пытаюсь высмотреть что-то за высоким колючим проволочным забором, там не видно ни одной души. Часовые исчезли, все ямы засыпаны. Неужели они все умерли, последние четыре тысячи?

Но я все же для них...

Я иду в полицейское управление, к Ивану Ивановичу.

Он сияет от радости из-за моего прихода и бросает все, я должен даже сесть в его кресло.

- Куда подевались пленные, Иван...? И я с испугом жду ответ.

- Комендант покончил с собой, об этом никто не жалеет. За это время в Никитино прибыл новый комендант, старый генерал, человек высокой культуры. Я точно следовал коротким распоряжениям прежнего коменданта, которые он написал перед смертью, из раскаяния, неуверенной рукой, я даже пошел еще дальше. Больных отделили, здоровые находятся в пустой винокурне. Уже восемь дней, как никто больше не умер. Помочь им было так легко! Ветеринар, тупица, гордится своим успехом, так как это, наверное, был самый первый успех в его жизни. Я, офицер под царским орлом, показал, что наша страна – это не страна варваров! Мужчины получили все это свое утаенное до сих пор жалование, так что, в общем, у них все хорошо. Но, Федя, ты больше не можешь говорить с твоими приятелями. Приказ из Петербурга, я ничего не могу сделать. Ты хочешь увидеть их? Ну, тогда иди! Ты обрадуешься!

Винокурня была вместительным зданием, очень прочно построенным из кирпичей. У размещенных там пленных было достаточно места. Весь комплекс был обтянут забором из проволоки.

На огромном выложенном булыжниками дворе стояли мужчины в защитных мундирах. Они были чистыми, хоть и изношенными. Лица их были чисты и свидетельствовали о сносном питании. В углу двора играли в карты, и громкие, веселые голоса доносились ко мне оттуда.

«Вероятно, он наблюдает за ними издали, радуется втайне и не хочет слышать слов благодарности от них...»

Эти слова, которые когда-то говорила мне Фаиме, звучали внутри меня. Сегодня я мог понять их. Моя рука коснулась колючей проволоки... Я долго смотрел на моих товарищей.

И снова воскресенье, первая половина дня.

Ворота прежней винокурни раскрываются. Часовые салютуют. Генерал, капитан и я идут в лагерь военнопленных для «большой поверки». Я должен переводить моим товарищам распоряжения генерала.

Во дворе солдаты стоят в шеренгах, впереди унтер-офицеры.

- Равняйсь! Смирно! – звучит трескучий голос немецкого фельдфебеля; ряды принимают стойку «смирно», обе стороны отдают честь.

- Товарищи! Я должен представить вам нового коменданта лагеря, его превосходительство генерала Протопопова!

Генерал долго держит свою правую руку у фуражки, и это отдание чести доказывает его внимание и уважение по отношению к пленным. Глаза солдат смотрят на нас.

- Пожалуйста, переведите вашим товарищам следующее: Я должен выполнить свой долг, который заключается в том, чтобы содержать и контролировать всех вас в этом лагере для интернированных до конца войны. Мой долг в том, чтобы передавать вам всем то, что причитается вам в деньгах, продуктах, проживании и обращении. Однако долг начальника и в том, чтобы требовать от вас всех, без самого малейшего исключения, самой строгой дисциплины и самого точного соблюдения всех моих указаний и приказов. Я с самым строгим образом буду наказывать тех, кто будет противиться мне или подстрекать своих друзей к невыполнению моих распоряжений или пытаться сделать это. Пожалуйста!

Я перевожу сказанное. Пленные стоят неподвижно.

- Эти жесткие мероприятия, – продолжает генерал, – обусловлены тем фактом, что в городе нет ни одного врача! Медикаменты или какие-нибудь другие средства для борьбы с эпидемиями тоже вряд ли тут есть. Я просил прислать их, но их пока нет. Городок, в котором вы находитесь, беден, население живет в нужде и в самых тяжелых климатических условиях, вдали от цивилизации, очень далеко даже от ближайшей железнодорожной линии. Война расшатала всю страну, организация отдельных полей деятельности трудна, страна велика, поэтому для нас возникают все эти неприятные задержки. Мы должны проявить большое терпение, мы все должны смириться, и вы, и я! Всегда будьте осторожны с вашим здоровьем, так как ничто не может быть ценнее для вас, чем самосохранение, ничто не будет контролироваться более тщательно, чем санитарное состояние в лагере. Из-за неосторожности, небрежности и грязи возникают эпидемии, с которыми мы здесь не можем справиться! Зарубите себе это на носу! Если вы не уделите этому внимания, то каждый из вас станет убийцей своих собственных товарищей. Убийство наказывается тюрьмой! Я не дам поблажек и ни малейшего снисхождения тому, кто осмелится действовать в этом направлении. Для таких субъектов есть только одно возмездие – смерть за смерть!

Я перевожу.

- Мне сообщили о прежней ситуации в лагере. Мне представили списки умерших. Это говорит больше чем все описания ваших мучений. Полицейский капитан Лапушин устранил наихудшее, насколько он мог, я же позабочусь о том, чтобы такого недостойного человека положения, до тех пор, пока я ваш комендант лагеря, больше не было! Я хочу показать вам, пленным солдатам, что Россия – это не страна, в которой живут только варвары, и в дальнейшем я хочу доказать вам, что русский офицер, который с гордостью служит благородному царскому орлу, полностью осознает свои обязанности как человека и как начальника по отношению к пленным товарищам. Мое стремление в том, чтобы в вашей памяти вся Россия не осталась государством убийц и живодеров! Однако, я требую от каждого благоразумия и самой строгой дисциплины! Я сам буду контролировать все, вашу еду, жилье и все, что проходит вокруг вас. Теперь я хочу осмотреть, как вы размещены. Пожалуйста, переведите.

- Вольно! – гремит тогда голос фельдфебеля.

Генерал, полицейский капитан и я идем в сопровождении фельдфебеля через каждую общую спальню.