у меня больше нет сил. чтобы идти. Только Фаиме у меня. Я знаю, она может молчать, даже если это стоит ей жизни. Я потребовал этого от нее, и она обещала это мне.
- Барин!... Барин..., кто-то зовет меня, среди ночи! Или это опять бредовая мысль? Нет, это мой хозяин, человек, которого называли преступником.
- Мой племянник, почтовый служащий, тайком принес мне эту телеграмму. Радостная весть! Вы остаетесь в Никитино! Вот, читаете сами. Игнатьев строго-настрого запретил передавать это сообщение...
Он подает мне лоскут бумаги с едва разборчивыми словами. Они пляшут, они исчезают, возвращаются, потом я читаю одно слово. Мое имя, дальше, дальше, прежде чем буквы снова расплывутся!
Слишком поздно, они расплылись, перед глазами темно.
Теперь, вот буквы возвращаются! «... должен оставаться в Никитино без права отзыва...» Всё, темно, ничего больше не видно, все плывет, потом становится невыносимо светло... Я медленно опускаюсь на колени.
- Фаиме... дитя мое... моя дорогая, – я хватаю девочку и держу ее боязливо, – моя голова... я ничего больше не могу думать... мои глаза... все становится темным... я больше ничего не могу видеть...
- Петр, Боже мой, что с тобой? Вставай...
- Барин, барин, всемогущий Боже! Теперь вы спасены, навсегда...
- Останься на ночь у меня, Фаиме, только ты, никого не подпускай ко мне... все мои враги.
- Я с тобой, я остаюсь у тебя. Из далекой, далекой дали доносятся ко мне эти ее слова. Я больше не ощущаю тяжести своего тела.
- Фаиме! Мой рот из всех сил пытается говорить, я должен еще произнести эти немногие слова, я должен идти! Но губы не двигаются. Ухо больше не слышит звуков.
Я чувствую волосы девочки на моем лице, на щеках, я вдыхаю ее аромат... Я так счастлив... Затем чувства покидают меня.
В моих снах в бреду я видел, как Фаиме стоит передо мной. Солдаты, арестанты, великан Степан, Маруся с ребенком на руке, ругающиеся конвоиры окружали меня. Цепи надевали на меня и обматывали вокруг всего тела. Иван Иванович приглашал меня к игре в карты. Игнатьев ухмылялся мне. Голова его была большой, тявкающей собачьей пастью. Вся комната, кажется, была полна людей, все что-то мне говорили, все хотели что-то получить от меня.
Потом опять вокруг меня была ночь. Я задыхался. Сильные руки держали меня, из объятий которых я не мог освободиться. Потом внезапно снова стало невыносимо светло.
Когда вокруг меня было светло, мягкие, нежные руки водили по моему лицу и волосам...
Сестра милосердия Красного Креста склонилась ко мне, и моя голова тогда внезапно охладела.
Позже я узнал: часовой, стоявший у моей двери, рассказал всем, что немец лежит при смерти. Ветеринар, единственный врач в городке, был добрым, сердечным человеком, но не мог обращаться осторожно и квалифицированно даже со своими животными. Для него я был уже давно обречен. Он с каждым днем все более задумчиво качал головой, глядя на меня. Моя болезнь была для него самой большой загадкой в мире.
Впервые я смог ясно видеть во второй половине дня. Комната как будто превратилась. Вокруг меня стояла знакомая мебель. На окнах опущены темные занавески. Рядом с кроватью сидела сестра милосердия, у конца кровати стояла женщина в ослепительно белом фартуке, добродушная и полная. Я должен был знать ее, подумал я.
- Наташа..., – произнес, наконец, я.
- Барин!... Великий Боже!... , ответ прозвучал, как эхо.
- Где Фаиме?
Сестра указала на широкий диван. Свернувшись как собачка, там лежала Фаиме. Добрая рука накрыла ее.
- Я остаюсь здесь или должен отправляться на болота?
- Вы остаетесь! Его Превосходительство генерал-лейтенант Р. Позаботился о вас. Всякая опасность устранена. Он даже добился для вас гораздо большей свободы.
- Теперь я хотел бы спать. Я так бесконечно устал...
Спасен
Из самой дальней дали, из самой глубокой глубины я снова медленно возвращался к себе и к действительности. Голоса вокруг меня постепенно становились понятными, окрестность ощутимее.
«Я остаюсь. Мне не придется ехать на Обские болота». Мысль медленно и лениво течет от головы в пустоту членов. Теперь я чувствую их. Они тяжелы как свинец и абсолютно неподвижны.
- Если он проснется, сразу пошлите часового ко мне. Он обрадуется добрым новостям. Вы мне обещаете?
- Охотно, господин капитан, я обещаю вам это!
- Если ему нужны будут деньги, сестра, тогда скажите об этом мне. Все, что я могу сделать для него, я с удовольствием сделаю. Я отдам самое последнее. Я его лучший друг!
- Большое спасибо, господин капитан.
Дверь тихо закрывается. Несколько слов звучат снаружи перед домом. Шаги удаляются.
Передо мной стоит сестра Красного Креста. Она улыбается.
- Как вы себя чувствуете, господин Крёгер?
- Спасибо, сестра, хорошо. Звучит еще несколько неуверенно, но, все же, я пытаюсь снова овладеть своим голосом. – Я благодарю вас, сестра Анна, что вы позаботились обо мне. Как у вас дела? С трудом я пытаюсь пожать ее руку.
- Наташу, вы тоже приехали? – Я подаю руку и полной женщине с белым фартуком.
Это наша петербургская повариха, которая служила моим родителям уже пятнадцать лет, младшая сестра моей кормилицы. Женщина хватает мою руку, падает на колени и беспрерывно плачет, не в силах овладеть собой.
- Барин! Боже!
В этих словах лежит весь ужас, который окружает меня.
- Петр! С затаенным дыханием и большими глазами в комнату вбегает Фаиме. Я протягиваю руку к девушке.
Она падает на кровать и покрывает мою руку поцелуями и слезами. – Мой дорогой! Петр! Ты! Ее голова падает мне на грудь. Она не может спокойно лежать, она беспорядочно двигается. Черные волосы становятся растрепанными. Она крепко обнимает меня, она дрожит, она лихорадочно возбуждена. Тут я кладу свою руку на ее голову, едва слышное стенание, и она стихает. Теперь она спокойно дышит на моей груди.
Когда она поднимает голову, я смотрю в худое личико. В ее глазах стоит ужас и нерешительная, полная надежды радость.
Когда я через несколько дней смог снова встать в первый раз, я подкрался к большому настенному зеркалу, принесенному сестрой и верной поварихой Наташей. Я не узнал себя. Лицо было похоже на череп, из которого два почти угасших глаза смотрели в пустоту. Я согнулся как старик, тело было только лишь каркасом. Растрепанная, неряшливая борода разрослась, и на висках увидел я первые седые волосы...
Опираясь на обеих женщин, я продолжал мою прогулку по квартире. Она полностью изменилась. Вокруг меня была культура крупного города в дикой местности.
Всемогущие деньги оплатили все, преодолев и здесь расстояния и преграды.
Лопатин, который приходил посещать меня, смотрел на все, как на волшебную страну. Он
