Между тем в воздухе мимо него летели толпы духов — как и он, спешили они на Лысую Гору.

На Лысой Горе толпились уже старые ведьмы, горбатые, беззубые, с всклоченными волосами, с бесстыдно распущенною одеждой. Большая часть из них сидела верхом на лопатах, на метлах, другие приехали на козлах, на черных кошках, на гладких летучих мышах. Из русских дремучих лесов прилетела баба-яга, костяная нога, прилетела в ступе с метлой, которою заметала свой след.

Одну из ведьм везла жаба, другую черная корова; и все они гнусили себе под нос бесстыдные песни, и у каждой из них за поясом висел горшок с зельем, которое дымилось и наполняло воздух удушливою гарью.

Мимо Твардовского проскользнул белый скелет висельника с веревкой на шее; с громким карканьем преследовало его стадо черных воронов.

— Отдай нам остатки твоего тела, — каркали они, — висят еще куски мяса на оголенных, костлявых бедрах твоих; отдай нам их; они наши!

Увидел Твардовский Летавца и Летавицу [12], нежную пару, которая также прилетала на Лысую Гору.

Увидел малых сов, которые спешили туда же густыми толпами.

Увидел вампиров, бледных, в гробовых саванах.

За ними шли оборотни, вулколаки и выли, как голодные волки.

Много других див увидел Твардовский, подъезжая к Лысой Горе. Вдали еще завидел он на ясном ночном небе темную фигуру церкви, а внизу, под горою, мелькали, мигали и прыгали огоньки. Сюда-то с тех пор, как храм Божий осенил гору, стекались ведьмы на чародейский шабаш свой.

Чем ближе подъезжал к Лысой Горе Твардовский, тем яснее представлялось ему скопище ведьм и дивных чудовищ, освещенных ярким пламенем от разложенных там и сям огней. Яснее доходили До его слуха дивные их речи и песни. Долго, летая над головами их на чародейском коне своем, присматривался Твардовский к дивному зрелищу. Время от времени выбегали из толпы ведьмы, брались за руки и заводили бешеный танец; движения их похожи были на корчи прокаженного, на предсмертные конвульсии умирающего. В кругу их вертелись и бесновались черти, которых выдавал пламень, мелькавший над головою и сердцем их. Черный, смоляной дым окутывал всю эту группу темною пеленою, и смрад далеко распространялся в воздухе.

— Ладо, ладо! Дид-ладо! — кричали колдуньи и ведьмы.

В другом месте ведьмы готовили себе чародейскую похлебку. Огромный котел кипел на угольях; густой удушливый пар поднимался из него.

С любопытством присматривался Твардовский к новому для него зрелищу и тихонько объезжал гору. Один он был задумчив и грустен на этом адском пиру; дико отзывались в его сердце звуки и отголоски этой сатанинской радости.

Страшна та веселость, сквозь которую проглядывает отчаяние, мука и смерть!

Скоро подъехал Твардовский к тайному совету ведьм.

Сидели тут семь старых баб, на семи надгробных камнях, вокруг них толпились молодые. Каждая из семи старух говорила поочередно и учила, как вызывать нечистых духов, как задерживать дождь на небе, отнимать у коров молоко, наводить на людей лютые болезни, портить хлеб на гумне и в поле, плаксу насылать на детей и т. п. Молодые слушали уроки их с любопытством, с жадностью и принимали их к сердцу, потому что искони дурной совет прививается к уму и сердцу скорее хорошего.

Далее ведьмы, взявшись за руки, заводили хоровод и пели песни, которых значение им только было понятно. Другие ведьмы варили в котле любовный напиток, любчик, и бросали в него девичьи волосы, мешая их там с каплями девичьих крови и слез и с разными зельями. Вместо мешалки служила им лапка нетопыря.

«Кто напьется этого зелья, — пели они хором, — будет жить только тою, которая поднесет его, будет ходить за ней, как тень, будет послушен ей во всем, будет готов положить за нее голову, дать сжечь себя за нее, не пожалеть за нее родного отца, матери…»

«Кипит и варится любовный напиток. Над ним шум и пена, как любовь над сердцем девушки, под ним осадок и гуща, как после любви — горесть и раскаяние. Наверху сладко, как в первые минуты любви, внизу горько, как в те минуты, когда пройдет она!..»

«Шумит ветер, трещат дрова под огнем, кричат и поют адские силы, и во всем этом шуме, треске, крике, как будто слышится призыв милого: Сюда, сюда! Ко мне, ко мне!.. Но милый нейдет до тех пор, пока сама возлюбленная не полюбит его, пока сама не поднесет ему зелья!..»

«Растет трава на берегу ручья; цветет трава только в полночь, цветет однажды в год, накануне Иванова дня, и цвет ее розовый… Сыпьте в котел цвет, — левой рукой от сердца. Носила его на груди девушка; сожгла его весь, испепелила».

«Бросьте в котел сердце голубя, у которого охотник застрелил милую голубку. Тоскует по голубке голубь: пусть и он тоскует и сохнет так, напившись нашего любовного зелья!»

В другом месте другие старухи-ведьмы варили другой чародейский напиток, сидели вокруг котла, покачивали головами, махали руками, бросали в котел разные снадобья, приговаривая одна вслед за другою:

— Бросаю кость человеческую, взятую с кладбища: пусть тот, кто отведает зелья, высохнет и пожелтеет, как кость эта!

— Бросаю воск от свечи церковной, горевшей на похоронах: пусть кто отведает зелья, сгорит, как свеча!

— Бросаю горсть соломы из-под крыши церковной; кто отведает зелья, пусть в душе его гнездятся грусть и злые намерения, как гнездились совы и воробьи под той церковной крышей!

— Бросаю сердце висельника, высохшее на виселице: кто отведает зелья, пусть ему будет так, как тому, когда он целовал крест из-под рук попа; пусть умрет он, как умер тот; воронам на ужин сердце его; воронам на обед его легкие, коршунам и ястребам на завтрак все тело его!

— Бросаю гнилушку от гроба; кто отведает зелья, пусть в том сгниет веселость и счастье, как сгнил труп в том гробе.

— Растет над могилой цветок; цветет в удушливый день черным и белым цветом… Бросаю цветок в котел; пусть тот, кто отведает зелья, познает черные мысли, горе и отчаяние!

— Бросьте в котел сердце той совы, которая прячется днем и плачет ночью, которую преследуют люди и птицы, пусть и тот, кто напьется зелья, будет преследуем и ненавидим во всю жизнь свою!

Мешали они любовный напиток мертвыми костями и лили в него всю желчь и злобу, какие были в сердцах их. Кипел и шумел напиток, вздымался. и пучился, доходя до краев котла. И если стекала на землю капля его, то под ней выгорала трава и на земле оставляла после себя кровавое пятно.

Был и другой кружок ведьм, но тут, среди смеха и шепота, Твардовский не мог расслышать, о чем шла речь. Любопытство не удерживало его, и он ехал далее.

Увидел он старого вампира, который учил молодого высасывать кровь из людей во время их сна; увидел и старую стречу, которая учила молодую садиться на грудь спящим и душить их.

Далее шла свадьба: козел женился на старой бабе. Перед ними шли музыканты и играли на костяных пищалках и били в барабаны, обтянутые человеческой кожей. Постель для молодых послали на гробовой доске, а над нею разбили шатер из савана.

Там и сям расхаживали духи и привидения, то поодиночке, то попарно с дьяволами. Некоторые из них, отыскивая себе товарищей, приставали к прохожим распутницам, передразнивая гримасы влюбленных. Были между ними старики и молодые, старухи и цветущие молодостью девицы, солдаты и монахи, дворяне и мужики, купцы и мещане. И все это ходило взад и вперед, толкалось, шумело, пело и кричало, смеялось и плакало, бранилось и торговалось, спорило и проклинало.

Кое-где слепые гусляры играли колдуньям песни и танцы; в другом месте пили, ели; другие сидели вокруг разложенного огня подле кустарников и вели шумную беседу.

Ко всему этому присматривался и прислушивался с любопытством Твардовский. Грустные мысли и чувства волновали его душу.

Вдруг почувствовал он, кто-то ударил его по плечу, и в то же время отозвался знакомый ему голос — голос Мефистофеля, — его демона.

— Я знал, что найду тебя здесь.