цыпочках, то Пражмовский, услышав эти шаги, в сильной тревоге начал метаться по постели. Цирюльник направился к дверям, которые внезапно с шумом раскрылись — в них стоял король. Примас, вскрикнув, закрыл глаза, точно перед ним было привидение.

Михаил подошел к ложу старика и остановился. Наступило тягостное молчание, прерываемое только тяжелым дыханием больного.

— Мне необходимо было увидеться с вами, ваше преосвященство, — произнес король взволнованным голосом и, повернувшись к испуганному цирюльнику, велел ему выйти из комнаты. Когда дверь за цирюльником закрылась, король придвинулся к ложу умирающего и сказал:

— Не знаю, кого из нас раньше Господь призовет к себе. Он один нас рассудит. В течение многих лет я прощал вам много раз, неоднократно протягивал вам руку примирения, но вы были моим врагом и остались таковым. Я не пришел вас просить за себя, так как мне нечего терять… Прошу лишь об одном: оградить королевское достоинство Речи Посполитой от срама и соблазна и не выставлять его на всеобщее посмешище. Я знаю о ваших сношениях с царем Фердинандом, которого вы к стыду Ракуского дома, склоняли оказать свое содействие для расторжения моего брака с Элеонорой, я знаю о всех ваших замыслах… Вы и я — мы оба стоим уже у могилы. Развод моей жене не нужен, так как смерть и без папы нас разведет.

Волнение мешало ему говорить, лишая его голоса, и он замолчал.

Примас тихо всхлипывал, одной рукой закрывая лицо, а другой бессознательно хватался за одеяло.

— Ваше величество! — произнес он.

— Не оправдывайтесь, — прервал король, — этого не нужно. Я не сержусь на вас, так как, укорачивая мою жизнь, вы уменьшаете и мои страдания… но ведь вы — глава церкви, представитель власти Христовой на земле… а дали пример ненависти, непримиримости, преследования… Из-за вас страна осталась незащищенной, по вашей милости внутри страны неурядица и брат идет на брата, в то время, когда на границе отечеству угрожает неприятель. Разве это достойно духовного лица? Загляните в тайники вашей совести… Господь Бог вам будет судьей! Господь Бог вам будет судьей!

Проговорив эти слова повышенным голосом, король окинул взглядом слабеющего старика и, постояв немного, медленным шагом вышел из комнаты.

Когда цирюльник прибежал в комнату и поспешил к ложу больного, он нашел его извивающимся от боли, обезумевшего от гнева, с проклятьями на устах.

— Прочь, прочь, — кричал Пражмовский, потеряв сознание. — Прочь все изменники! Ступайте прочь!..

Слыша слова: прочь, старый слуга уходил, но сейчас же вновь возвращался, подавал примасу питье, поднимал сброшенные одеяла и прикрывал больного.

Положение примаса было, по-видимому, очень опасно. Необходимо было немедленно вызвать доктора, но вместо врача в комнату, не доложив о себе, вошел итальянец Тольтини и приблизился к постели больного.

Пражмовский, увидев Тольтини и узнав его, еще громче начал кричать:

— Изменники! Изменники! Прочь от меня изменники.

Цирюльник, видя, что приближается конец, посылал к врачу одного гонца за другим… но его все еще не было. Спешно прибывший ксендз начал уговаривать старика успокоиться и помолиться Богу, но его встретил такой же прием, как и итальянца. Примас оттолкнул его с криком:

— Изменники! Все изменники! Прочь от меня никого я не хочу!..

Цирюльнику, наконец, удалось насильно влить ему в рот успокоительное лекарство, действие которого скоро стало заметным; но крики и стоны продолжали срываться с уст старика, пока он не впал в тяжелый лихорадочный сон.

Мало-помалу все старшие слуги собрались у ложа Пражмовского. Наконец, пришел так долго разыскиваемый домашний врач его, немец Альмер. Пошептавшись с цирюльником, врач приблизился к постели больного, взял его руку, ощупал пульс, покачал головой, опустившись на стул у изголовья.

В этот же момент в комнату вбежал в испуге один из племянников Пражмовского. Он слышал о посещении короля и легко мог догадаться о его последствиях для больного. Простояв несколько минут с поникшей головой у изголовья Пражмовского, он тревожно взглянул на Альмера. Последний простер руки к небу и вздохнул, как бы давая понять, что положение больного опасно.

Около часа прошло в зловещем молчании. Дыхание больного становилось все чаще и тяжелее. Видно было, что эта последняя борьба за жизнь будет жестокой и мучительной. Больной вдруг раскрыл глаза, сделал усилие, чтобы приподняться, но бессильно упал обратно, застонав:

Врач подал приготовленное питье, но у старика не было сил, чтобы выпить, и пришлось ему влить его в рот.

Горящие лихорадочным огнем глаза беспокойно блуждали по комнате.

— Сон? Это был сон? — шептал он. — Король?..

Альмер утвердительно кивнул головой.

Больной немного успокоился и, узнав своего племянника, хотел приподнять руку, но она бессильно упала. Капеллан с молитвенником и крестом в руках приблизился к умирающему.

Примас знаком велел ему подождать… а его беспокойное состояние все увеличивалось… Ксендз опустился на колени и вполголоса начал читать молитвы. Конец приближался.

Старый цирюльник плакал и старался чем-нибудь облегчить страдания больного, то поправляя подушки, то приподнимая их, так как видно было, что умирающий делает какие-то усилия, чтобы подняться, шепотом произнося какие-то непонятные слова. В рот ему влили питье, которое вылилось на подушку.

Зажгли восковую свечу, но рука умирающего не могла ее удержать. Минутами казалось, что смерть уже наступила, но борьба опять возобновлялась и, когда все уже казалось оконченным, умирающий вдруг открывал глаза, видно было, что он дышит, и снова начиналась прежняя тяжелая, мучительная агония.

На рассвете племянник с плачем закрыл глаза умершему. Лицо примаса посинело и приобрело зеленоватый землистый оттенок.

В городе зазвенели колокола…

Король, возвратившись во дворец, долго не мог уснуть. Затем усталость взяла свое, и он впал в такой тяжелый сон, что проснулся гораздо позже обыкновенного.

Уже начинало светать, когда, дремавший у дверей паж, услышал вопрос:

— Который час?

Было восемь часов. Келпш, дожидавшийся пробуждения короля, вошел в комнату, услышав его голос.

— Почему вы меня не разбудили? — спросил Михаил.

— Ваше величество вчера очень утомились, — ответил Келпш; — к тому же не было ничего спешного.

Вдруг король услыхал похоронный звон колоколов.

— Что случилось? — спросил он.

Кравчий после некоторого колебания тихо шепнул:

— Должно быть кто-то умер.

— Но ведь звонят во всех костелах и во все колокола, — возразил король и, обеспокоенный, велел пажу пойти разузнать.

Пажу незачем было идти разузнавать, и он спокойным голосом ответил:

— Его преосвященство примас скончался!

Король побледнел и вопросительно посмотрел на Келпша, который ему ответил:

— Еще вчера предполагали, что он умрет.

Почти в то же время итальянец пришел к королеве и нашел ее задумчиво сидящей за завтраком. Она была так погружена в свои мысли, что даже не слышала и не обратила внимания на необыкновенный звон колоколов. Вид и выражение лица Тольтини, который замедленными шагами подходил к столу* ее поразили.

— Разве сегодня праздник? — спросила Элеонора. — Почему звонят в колокола? Так рано?

Итальянец медлил с ответом.